– Ну, больше уж не найдет.

Мы помолчали. Мне захотелось, чтобы кто-то снова положил руку на лоб. Проверил, горячо ли мне, холодно. Сам я, кажется, уже ничего не понимал.

Руш поднялась, прошла до двери и закрыла ее так, чтобы больше никто нас не побеспокоил. Или не поспел ко мне на выручку. Затем обернулась и спросила:

– Тебе тут не холодно?

Я прочистил горло, покосился на засов. Прищурился в полутьме, нет ли на моей гостье ножей. Чем дольше я молчал, тем суровее становилось симпатичное лицо Руш.

– Сквозняка сейчас не было, если ты об этом. – Я еще раз посмотрел на дверь.

Мы уставились друг на друга, как два индюка.

– Последний раз спрашиваю: тебя погреть?

– Это, вообще-то, совершенно другой вопрос, – я растерянно заморгал.

Она развернулась и шагнула в сторону, начала возиться с засовом, бросила через плечо:

– Ну и стухни тут один.

Потом опомнилась, взяла бутылку со стола – хоть в стекле почти ничего не осталось! – спрятала под стеганку, не заткнув горлышко пробкой…

– Да погоди ты…

Я вытянул левую руку, хоть и не мог дотянуться до Руш: та уже вернулась к двери.

– …погоди. Я ведь крайне медленно думаю, сама говорила.

Она оскалилась и оставила засов в покое. Подошла в пять небольших шагов к изголовью кровати и присела на одно колено. Так, чтобы ее лицо оказалось на одной высоте с моим.

– Когда тебе надо, соображаешь ты вполне ничего.

Стеганка сползла с ее плеч. Где-то на полу загремело стекло, покатившись по доскам. Руш не двинулась ближе, не отстранилась, только шуршали завязки на воротнике у рубахи. Я опустил взгляд ниже, к тонкой шее, к вороту. В разрезе показалась ложбинка между грудями.

– Что, храбрец, не струсишь? – сказала Руш шепотом. – Или тебе снова некуда бежать?

Я выдохнул, потянулся рукой к ее плечу. Запустил пальцы под ткань. Чистая, мягкая, слегка влажная кожа. Наверное, мне и правда очень холодно. Чертовы воснийские зимы.

Руш перехватила мое запястье, опустила руку ниже, к груди. Разрез на вороте оказался слишком узким, и мы оба вздохнули.

– Сейчас исправлю, – сказала Руш и впилась мне в губы. Неумело, но требовательно.

Кислый и терпкий вкус вина. Любая рубаха шире у самого низа, но мы об этом напрочь забыли.

Я отталкивал Руш больше года. Чтобы в итоге все пришло к тому же: ее лоб коснулся моего, а под грубой шерстяной рубахой я нащупал уже твердый сосок.

Холодок скользнул по груди: с меня стащили одеяло. Руш спешила, словно вот-вот к нам ворвутся враги. И жить осталось совсем недолго.

Я не мог ее осуждать. Сам бы спешил, если бы не лежал, если бы не был столь неуклюжим из-за старых ран. Только и успел, что растянуть завязки на поясе.

– Медленный, – довольно прорычали мне на ухо.

Чужой вес приятно сдавил живот. Кровать едва скрипнула – Руш и здесь была почти бесшумной.

Не задела ногу, не тронула бок. Мне стало больно от другого – от стыда за грязное тело, за нелепые отказы и столь же невнятное согласие. Я прошептал:

– Уж какой есть. Только… э-э…

Руш стащила с себя рубаху. Под ней на живот чуть съехала грязная повязка. За неделю там почти не осталось крови.

– Лучше просто молчи. – Ладонь Руш уперлась в стену. – Вот так. – В спешке она сняла только одну штанину, и чуть не запуталась. – Вот так. То, что надо…

На теле Руш было больше шрамов, чем у меня. Ее не смущали грязные ведра, опухшие покойники, грубые солдаты Восходов и голод в походе. О чем я вообще беспокоился?..

– Давненько там никого. – Руш поерзала на мне, пристраиваясь. – Ну-ка…

Попала.

– Ох.

Холод отступил. Никакой я не мертвец. Разве же можно желать мертвеца?..

Теперь Руш никуда не спешила. Чуть покачивала бедрами, привыкая. Ни в одной женщине мне еще не было так тесно.

– Боги, – выдохнул я, теряя последний ум.

– Нет здесь никаких богов, – усмехнулась Руш, – только я и моя киска.

Слегка привстала, заглядывая мне в глаза, и снова опустилась. Так плавно, что мне захотелось взвыть.

Двинувшись навстречу, я случайно шевельнул ногой и зашипел.

– Да лежи… лежи смирно… все будет. – Руш зажмурилась и крепко придерживала мою руку.

Не обманула. Где-то в коридоре прошли солдаты – волокли скамьи по полу. Мне было плевать.

Руш подняла мою руку, обхватила большой палец губами. Протолкнула дальше, прикусила. Простонала в него, сжимаясь. Согнулась и выставила ладонь для опоры, чуть не рухнула мне на грудь. Отдышалась.

– Фух…

– Еще? – то ли спросил, то ли выпрашивал я.

Она оскалилась и взяла от меня все. Один раз, другой. Медленно двигалась и быстро кончала. Уверен, хотела бы взять с меня еще больше, но…

– Я… – звук получился сдавленный, я прочистил горло и положил ладонь на бок Руш, потянув ее вверх, – больше не…

Подскочив, Руш все равно не задела ногу. Только прорычала от недовольства.

– Или быстрый, – проворчала она мне в губы и целовала, помогала рукой, пока я не перепачкал нас двоих.

Сладкая усталость, почти забытое тепло. Я дышал и лежал с закрытыми глазами, чувствовал влагу на коже. Жил. Все было в самый раз, как надо.

Можно просто быть собой: грязным и усталым, не на цепи, не при деньгах, в край облажавшимся. И все равно оставаться желанным.

«Удивительно». – Я лежал рядом и боялся прикоснуться к Руш. Будто это все морок, наваждение.

Она быстро утомилась – поднялась почти рывком, стала вытираться моим одеялом.

– Загадка та еще, – проворчала, свесив ноги с кровати.

– М-м?

– Сердце у вас побольше, чем два яйца. А полагаться приходится только на них.

Нет, похоже, все-таки не наваждение.

– Погоди, – я потянул ее к себе. – Ты обещала меня погреть, нет?

Руш хмыкнула, но, повозившись, прилегла рядом. Спокойное, размеренное дыхание. Мягкая кожа, грубая ткань повязки, нежные прикосновения.

Я обнимал ее, наслаждаясь теплом. Сьюзан никогда не оставалась рядом, стоило ей слезть с моих бедер.

За тонкой дверью расхаживали солдаты. Где-то стучал по дереву одинокий молоток. Острог полнился жизнью.

– Ну все, все. А то я к тебе прилипну, – Руш выскользнула прочь.

Возможно, я и правда держал ее слишком долго. Она продела правую ногу в штанину и сразу же разыскала сапоги. Всегда спешила: что ко мне, что от меня.

Как хорошая выпивка, близость пробуждает любопытство.

– Все хотел спросить, – я провел большим пальцем по подушечкам указательного и среднего, – зачем ты сбриваешь волосы?

– От паразитов, – Руш дернула плечом. – Вшей, гнид, солдат…

Я прыснул. Потом исправился, поддержал беседу: