«Пара лошадей, запряженных в тильбюри, – иронизирует С. Цвейг, – на котором он проезжает мимо дворца де Кастеллан, сожрала овса на девятьсот франков с лишним. Трое слуг, новые платья – одним словом, весь этот пышный стиль жизни – невероятно расстраивают его средства. Неоплаченные счета, просроченные векселя прибывают с той же регулярностью, с какой прежде приходили корректуры»{213}.

«Дорогая матушка, – пишет в панике Оноре матери. – Если можешь, продай лошадей; если хочешь, откажи от места Леклерку; уплати ему сперва жалованье и уволь… Рано или поздно литература, политика, журналистика, женитьба либо какое-нибудь грандиозное начинание помогут мне в конце концов разбогатеть. Нам уже немного осталось страдать. О, пусть бы я страдал один! Ведь если бы не госпожа де Берни, то за минувшие четыре года я бы уже раз двадцать потерпел полный крах. Однако теперь и ты немало страдаешь и невольно становишься одной из причин моих тайных мук… Ты просишь писать обо всем подробнее, но, милая мама, разве ты еще не поняла, как я живу? Когда я в состоянии писать, то сижу над рукописями; когда же не пишу, то обдумываю будущие произведения. И всякий раз, когда какое-нибудь дело, обязательство, привязанность не дают мне написать лишнюю страницу, для меня это просто гибель…»{214}

Г-жа де Бальзак не сидит сложа руки. Анна-Шарлотта была слишком деятельной натурой, чтобы безвольно просиживать у окна и ждать у моря погоды. Поэтому, засучив рукава, она смело берётся за дело. Одновременно понимает: помогать Оноре – это заниматься «авгиевыми конюшнями». И если бы у Геракла был выбор, очистить конюшни царя Авгия или разобраться с делами французского романиста, можно не сомневаться, что герой греческой мифологии очень бы возмутился, потребовав оставить его один на один с конюшнями.

А вот конюшни Бальзака (в прямом и переносном смысле) оказались на плечах его матери – уже немолодой женщины, с букетом разных хворей. Сначала та разбирается с насущным – с домом на улице Кассини (хозяева которого грозят выселить жильца), обслугой, поварихой, лошадьми, кучером… Ненужное продаёт (в том числе лошадей); обслугу, извинившись, увольняет. А вот с кредиторами сложнее: те – как слепни. Навязчивых насекомых можно хотя бы прихлопнуть, от кредиторов – только убегать. Теперь травят не должника – его мать!

«Чтобы выплатить долги (за одежду, ковры, дорогие переплеты и новое увлечение Бальзака – фарфор), – пишет Г. Робб, – г-жа де Бальзак вынуждена была продать лошадей и уволить слуг. Как всегда, преисполненный оптимизма, Бальзак просит мать сохранить сбрую и убедиться, что Паради и Леклерк не забрали с собой красивые синие ливреи, которые он заказал специально для них. Любой ценой ей следует избегать судебного преследования: он окружен врагами, которые с радостью воспользуются малейшей возможностью выставить его в смешном свете. По этой причине во все свои последние договоры Бальзак вставлял условие: журналы, которые публикуют его рассказы, не имеют права помещать на своих страницах отрицательные рецензии на его творчество»{215}.

Анна-Шарлотта жалуется сыну, называя его большим транжирой. Она пишет Оноре слезливое письмо, в котором упрекает того за неумение вести хозяйство. Бальзак сердится.

Из его письма от 19 июля 1832 года: «Нынче утром я уже собрался было мужественно приняться за работу, как вдруг прибыло твое письмо и совершенно выбило меня из колеи, обидно до слез. Неужели ты думаешь, что художник может целиком отдаваться творческим замыслам, если вдруг ему живо напомнить о всех его невзгодах, как это сделала ты? Неужели ты думаешь, что, если бы я сам не помнил о них, я работал бы с таким неистовством? Прощай… Прощай!..»{216}

Мать хватается за сердце, жалуется на сына дочери. Лора в письме брату просит поберечь матушку, ведь она, втолковывает сестра, уже немолода.

Оноре нервничает – ему всё надоело! «Луи Ламбер» – вот то настоящее, что не сегодня – так завтра всколыхнёт всё человечество! А тут какие-то слёзы и жалостливые вздохи…

А не бросить ли всё да и махнуть… к маркизе де Кастри?..

* * *

Давно замечено: везение сопутствует не только авантюристам, но и талантливым романтикам. Едва Оноре задумал навестить маркизу де Кастри, как из Парижа пришло радостное известие от матушки: ангел-хранитель семьи Бальзаков – г-жа Делануа – предоставила Анне-Шарлотте долгожданную ссуду в размере 10 тысяч франков. Невероятно! Этой госпоже следовало бы поставить бронзовый памятник… во весь рост… в обнимку с Бальзаком.

Госпожа Делануа – Бальзаку, 27 июля 1832 года:

«Я люблю ваш талант, да и вас самого, и не хочу, чтобы на пути вашего таланта возникали преграды, а вам приходилось страдать, в то время как в моих силах сделать так, чтобы этого не было. На помощь мне пришел счастливый случай: мне возвратили крупную сумму денег, которые я еще не поместила в бумаги. Пусть деньги эти пойдут на уплату ваших долгов и дадут вам возможность совершить путешествие, как вам того хотелось; мне оно представляется вполне своевременным»{217}.

Ну разве не ангелочек?!

Свершилось: Оноре вновь при деньгах. Ну а матушке… матушке по-прежнему разбираться с навязчивыми кредиторами. Уж такова, видать, её вдовья доля.

Ещё находясь в Саше у г-на Маргонна, Оноре не выдерживает и все накопившиеся сомнения выплёскивает в письме к Зюльме Карро. Только она, Зюльма, может его понять.

«Теперь я должен отправиться в Экс, в Савойю, – пишет он. – Я гонюсь за особой, которая, наверно, потешается надо мной. За одной из тех аристократических дам, которые тебе, несомненно, кажутся отвратительными, за одним из тех ангельски-прекрасных лиц, которое якобы свидетельствует о прекрасной душе. Она наследная герцогиня, чрезвычайно снисходительна, чрезвычайно приветлива, изнеженна, остроумна, кокетлива. Она совершенно иная, чем все, кого я видел до сих пор! Она одно из тех созданий, которые избегают всяческого прикосновения. Она уверяет, что любит меня, но ей хотелось бы содержать меня под стражей, в подвалах своего венецианского палаццо… Женщина (видишь, я рассказываю все, как есть!), которая хочет, чтобы я писал исключительно для нее. Она из тех, которые требуют безусловного поклонения, которые хотят, чтобы перед ними стояли на коленях, и завоевать которую такое наслаждение… Не женщина, а мечта… Она ревнует меня ко всему! Ах! Уж лучше бы я оставался у вас в Ангулеме, неподалеку от порохового завода, разумный, умиротворенный! Я слушал бы скрип ветряных мельниц, объедался бы трюфелями да смеялся бы и болтал с вами, вместо того