В своём «Путешествии из Парижа на Яву» («Revue de Paris», ноябрь 1832 г.) Бальзак достаточно реалистично описал, что с ним произошло после двух выкуренных сигар:

«Мне казалось, что лестница сделана из чего-то мягкого… Я занял место на балконе… Душа моя была пьяна. Вместо “Сороки-воровки” Россини я услышал фантастические звуки, которые идут с небес и достигают слуха женщины в мистическом трансе. Музыка доходила до меня через сияющие облака, лишенная всех несовершенств, которые содержат человеческие слова, и наполненная божественным смыслом, какой вкладывают в нее чувства художника. Оркестр казался одним огромным инструментом, в котором шла какая-то непонятная механическая работа, ведь я различал только шеи двойных басов, рыдания струнных, золотые изгибы тромбонов, кларнетов, отверстия для пальцев, но не самих музыкантов. Только один или два неподвижных напудренных парика и два раздутых лица, перекошенные в отвратительных гримасах»{206}.

И вернёмся к Олимпии Пелисье[66].

Эта женщина нашла отражение во многих романах Бальзака, вошедших в «Человеческую комедию». По сути, все бальзаковские куртизанки – творческие слепки с той, которую сам автор знал не понаслышке. Разве г-жа Эстер («Блеск и нищета куртизанок») и обворожительная Жозефа («Кузина Бетта») были бы написаны столь красочно и ярко, если б автор не имел перед глазами живой образ очаровательной любовницы? Вряд ли.

Застолья, зачастую переходящие в самые настоящие оргии – в опиумном фимиаме и в окружении полуголых одалисок-куртизанок, – всё это автору романа также было знакомо. Орас Рессон описал один из парижских пиров, достойных героев Рабле, устроенных известным банкиром маркизом де Ла Марисма. Туда же, к слову, был приглашён и Бальзак. Вино на пиру лилось рекою, а женщин… Женщин было так много и столь изысканных (в основном – куртизанок), что этот «банкет» остался в памяти многих на всю жизнь. В том числе и Бальзака, отразившего свои чувства, испытанные в тот вечер, в описании грандиозной оргии, в которой принял участие его литературный герой Рафаэль де Валантен.

Феодора – это, безусловно, Олимпия Пелисье, сходство с которой не могло скрыть даже наличие у героини апельсиновых глаз и тёмно-русых волос (Олимпия была брюнеткой с карими глазами). Тем не менее эти строки чрезвычайно возмутили бы как минимум с десяток поклонниц Бальзака, которые видели в образе обворожительной куртизанки исключительно себя.

В любом случае, «Шагреневая кожа» явилась бриллиантовым камешком в богатом ожерелье Оноре де Бальзака под названием «Человеческая комедия».

* * *

Горе тому, кто забывает: Фортуна капризна, зла и коварна. С этой жеманницей следует быть осторожнее, чем с самым изысканным врагом. А кто безрассуден – тому пожинать горечь поражения. Скорее всего, Бальзаку недосуг было зачитываться Платоном, а потому однажды он серьёзно опростоволосился, ощутив досадный щелчок по носу своего тщеславия.

Вполне понятно, что получить столь обидное оскорбление писатель, конечно же, мог только от женщины. Виновницей его душевных страданий стала маркиза де Кастри, которая не только отвергла близость с избалованным женским вниманием романистом, но и прямо указала тому на его низкое положение. Очередной щелчок, да ещё какой!

Когда крутишься как белка в колесе, рано или поздно появляется желание спрыгнуть, ища спасительного убежища. Несмотря на всю беспощадность к себе (не просто так Оноре называл себя «конём Генриха IV»), иногда благоразумие брало верх, и сбегал даже он. И тогда Бальзака можно было найти либо в «тёплом гнёздышке» у мадам де Берни в Булоньере, либо в Саше у г-на де Маргонна; а то – опять в Ангулеме у гостеприимной офицерской четы Карро. И укрывался он для единственного: не отвлекаясь на дела насущные, писать, писать и писать… Чтоб никаких тебе кредиторов, ни пачек писем. Ведь письма следует, во-первых, прочитать; а во-вторых, на некоторые из них – ещё и писать ответы. И то и другое – в ущерб основной работе, которой (странное дело!) становилось всё больше и больше. А как же личная жизнь? – спросит кто-то. Тс-с: на горизонте появляется очередная аристократка.

Но не так быстро.

Однажды Оноре, перебирая письма, наткнулся на послание некой англичанки. Судя по тому, с каким пренебрежением автор послания относился к правилам орфографии, можно было думать, что это рука аристократки. Письмо лишь чудом нашло адресата, ибо на конверте было написано: Париж, господину Бальзаку. Ещё удивительнее, что письмо отыскало его в Саше, где в тот момент Оноре «отдыхал» у Маргоннов.

«Англичанка» крыла писателя на чём свет стоит, возмущаясь цинизмом в отношении женщин, с каким была написана «Физиология брака». Смелость загадочной незнакомки заинтересовала Бальзака настолько, что он соизволил написать ответ, в котором, искренне поблагодарив, указал, что «ваши укоры косвенно льстят мне, ибо они свидетельствуют о сильном впечатлении, произведенном моими книгами»{207}.

И в таком духе – на четырёх страницах убористого текста.

Подобная отзывчивость со стороны известного писателя не осталась незамеченной, и таинственный адресат уже во втором письме открыл своё имя, удивив и одновременно обрадовав.

Во-первых, незнакомка была вовсе не англичанкой, а француженкой; а во-вторых, как понял Оноре, Фортуна на сей раз решила-таки воздать ему должное: автором письма оказалась самая что ни на есть настоящая маркиза, и ко всему прочему – вдова. Случилось! Его поклонница – вдовая маркиза. Нет, это даже не совпадение – это шанс!

Бальзак вне себя от возбуждения. Неужели ему – сыну скромного интенданта! – удастся оказаться своим в обществе высших дворян?! Ведь написавшая письмо маркиза, вне всякого сомнения, голубых кровей. О, небо!

Клер-Клеманс-Анриетта-Клодина де Майе де ла Тур-Ландри, маркиза (позже герцогиня) де Кастри принадлежала к самой изысканной аристократии Сен-Жерменского предместья, поэтому знакомство с нею очень тешило болезненное самолюбие Бальзака – человека, чей род не мог похвастать ни собственным гербом, ни уж тем более достойным положением в парижском обществе. Эта рыжеволосая красавица вдова, с плечами, достойными кисти Тициана, являлась партией, на которую, конечно же, стоило обратить внимание.

Тем более что в этом деле имелись кое-какие частности. Так, у её отца, герцога де Майе, имелся замок близ Монлери – настоящий, средневековый. Одним словом, потомственный, а не тяп-ляп. Если копнуть глубже, то можно было набрести на ещё один замок – на сей раз дядюшкин, герцога Фиц-Джеймса, – того самого, что являлся незаконнорожденным потомком династии Стюартов. Так что в жилах маркизы де Кастри текла королевская кровь!

С этим самым герцогом Фиц-Джеймсом Оноре не раз встречался у Олимпии Пелисье. Вполне обычная история, когда знатного вельможу можно было встретить в салоне известной всему Парижу куртизанки.

Другая частность заключалась в том, что её бывший гражданский муж, Виктор