Среднеколымске была похищена казенная шкатулка, где находилось 24 тысячи рублей. Официальное расследование ничего не дало, и отчаявшиеся среднеколымские детективы вызвали для участия в деле двух наиболее известных шаманов. Те, совершив необходимые шаманские действия, не только выявили вора, но и указали место, где были спрятаны похищенные деньги. Эта история, к неудовольствию среднеколымских властей, стала известна приехавшему на Колыму в научную командировку этнографу Д. Н. Анучину, который опубликовал ее в своем отчете (Анучин Д. Н., 1908).

А вот отрывки из описания селькупского камлания в «светлом чуме», принадлежащего перу известного специалиста по этнографии селькупов Е. Д. Прокофьевой:

«Шаман садится справа от входа, позади костра, на постланную мехом вверх оленью или медвежью шкуру. Рядом с ним, ближе ко входу, садятся его помощники, подпевалы (обычно двое), помогающие шаману во время камлания. Ими могут быть и не родственники, а чаще люди, знающие шаманский ритуал. Пока шаман молча сидит, устремив взгляд на огонь, курит либо жует табак, один из помощников готовит ему бубен, греет его над костром, все время поворачивая, чтобы кожа на нем равномерно нагрелась и натянулась. Если камлание происходит в землянке, то костер разводят на улице…

Пока греется бубен, шаман время от времени судорожно зевает, вздыхает. В жилище тишина. Присутствующие переговариваются шепотом. Шаман зевает все чаще, вздрагивает. Позвякивают подвески на бубне, подогреваемом со всех сторон. Наконец, шаман, не глядя, протягивает руку, ему подают бубен. Левой рукой он берет бубен, правой колотушку. Приникнув головой к внутренней части бубна, шаман тихо напевает. Поет медленно, заунывно. Редко и негромко ударяет по бубну и произносит несколько слов. Это значит, что один помощник уже пришел…

Постепенно пение усиливается, колотушка бьет чаще. Это значит, что все духи услышали призывы хозяина и гурьбой идут к нему.

Наконец удары становятся очень сильными; кажется, бубен лопнет. Шаман уже не смотрит внутрь бубна, поет во весь голос, а иногда встает. Все духи в сборе» (Прокофьева Е. Д., 1981. С. 66).

Здесь я прерву рассказ Прокофьевой, чтобы сделать несколько замечаний.

Вначале собрав духов (обычно в бубен), сибирский шаман затем «вбирает» их в себя. Чаще всего для этого он зевает — втягивает в себя воздух, как бы проглатывая духов. У якутского шамана при прохождении посвящения образовывалось в животе специальное «помещение» — «киэли», где собирались приходившие к нему на помощь духи. Есть сведения, что в некоторых случаях шаман наносил себе ножевые раны, в которые «вживлял» призванных духов.

Приход духов-помощников и общение с ними выглядят очень реалистично. Кетский шаман непринужденно беседует с тем или иным явившимся духом о всяких бытовых пустяках: «А, это ты, гагара! Это хорошо… Ты всегда проворнее других!.. Помнишь, мы с тобой ныряли раз двадцать, едва достали дна… Селедка густо шла, не протолкнешься… Ты хорошо тогда кушала… А где твой брат?»

Впечатление реальности присутствия духов выразительно описано В. Г. Богораз-Таном, не раз бывавшим на камланиях чукотских шаманов. «У присутствующих на шаманском сеансе, — пишет он, — создается полная иллюзия, что отдельные голоса приходят из разных концов полога… В трюках такого рода шаманы подражают крикам зверей и птиц и даже завыванию бури… Я слышал духов кузнечика, слепня и комара… По моему предложению шаман Коураге заставил своих духов кричать, говорить и шептать мне прямо в ухо. Иллюзия была настолько полной, что я невольно подносил руку к уху, чтобы поймать духа. Затем он заставил духа уйти в землю, так что голос его раздавался у меня из под ног, и т. п. Все время, пока говорили отдельные голоса, шаман не переставал бить в бубен для того, чтобы показать, что все его силы и внимание заняты другим делом» (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 121).

У нганасан, долган, якутов, чукчей и некоторых других сибирских народов отмечены случаи, когда шаман разговаривал с отдельными духами не на своем языке, а на языке какого-нибудь другого народа или вообще на «внеземном» языке, — языках, которые в обычном состоянии были шаману незнакомы.

Но вернемся к описанию селькупского камлания.

Когда духи собраны, рассказывает Прокофьева, «остывший бубен берут из рук шамана, чтобы погреть. Шаман, не переставая петь, надевает нагрудник. Стоя на месте, он слегка изгибается, притопывает ногой, глаза его большей частью закрыты. Он сообщает своим духам-помощникам, зачем он их позвал, что предстоит делать. Совещается с ними. И тут в зависимости от цели камлания он отправляется по одной из своих дорог.

В одном из перерывов шаман надевает парку. Часто путь его лежит в Верхний мир, со светлыми духами-помощниками. Встречая трудности на своем пути, шаман якобы заходит в свой небесный чум, берет оттуда корону, надевает ее. Пляска шамана становится быстрой и резкой. Он объезжает вокруг костра на своем мифическом олене (при камлании в Нижний мир — на медведе). Помощники его ("подпевалы") вскакивают с мест, подпевают, готовые в любую минуту подхватить и самого шамана, и его бубен, если они упадут. Все действия шамана, понятно, сопереживаются.

Звон подвесок, колокольцев на нагруднике, парке, бубне, частые удары колотушки, мелодия песни — все это сливается в звенящий хаос. Отрывистые скачки, мелькание фигуры пляшущего шамана, его бледного лица с закрытыми глазами, развевающийся змеями хвост короны, бахрома на парке — то ярко освещенные пламенем костра, то совсем темные, создают фантастичную картину дрожащих, мечущихся линий, красок. Присутствующие втянуты в это действие. Они изображают погоню за духом (имеется в виду зловредный дух, насылающий болезнь и другие напасти. — М. К.), борьбу с ним, победу над ним. Шаман жестами, криками представляет и себя, скачущего на олене-бубне, и духа, с которым борется.

Вдруг мелодия резко обрывается, и шаман падет на пол землянки. Одни помощники подхватывают бубен, другие — самого шамана и кладут его на подстилку. Внезапно наступившая тишина никем не прерывается. Слышен только треск костра. Шаман лежит бледный и кажется бездыханным. Через некоторое время он приходит в себя, садится. Снимает парку, корону, нагрудник. Долго молча курит. Ему подают чай. Он пьет и затем рассказывает о результатах своего путешествия, об исходе своего общения с невидимым миром. После этого он обычно ложится спать. В чуме все оживает, начинается обычная жизнь.

Но иногда, очнувшись, шаман продолжает камлать, если дорога еще не окончена, если он недоволен результатом своих розысков. Иногда шаман бросает сидящим вокруг него колотушку, ни на минуту не прерывая камлания. Это значит, что он имеет возможность спросить у Ылында-Кота — "Старухи жизни" о будущей судьбе того или иного человека» (Прокофьева Е. Д., 1981. С. 66–67).

Это — описание внешних