иное, как кризисная напряженность человеческой психики, предшествующая любой духовной трансформации, любому перерождению человека, любой перемене его качественного состояния. Эта кризисная фаза должна переживаться как физические и нравственные страдания, как состояние безысходности, как ожидание смерти, тем более что смерть и рождение, по языческой логике, — взаимообратимые категории. Вне мук нет ни смерти, ни рождения, как нет смерти вне рождения, а рождения — вне смерти.

«Шаманская болезнь» в переводе на современный медицинский язык означает состояние длительного устойчивого невроза. Невроз современного цивилизованного человека излечивается методами современной медицины; невроз же архаичного человека, язычника («шаманская болезнь») излечим принятием своего предназначения и прохождением через определенные ритуалы, призванные зафиксировать возведение избранника на новую ступень осознания Мира.

Согласие принять шаманский дар, закрепленное шаманским посвящением, кладет конец «шаманской болезни». Неофит становится здоровым человеком, во многих отношениях более совершенным, чем обычные люди. Действительно, погружать себя по желанию в особое психофизическое состояние и по собственной же воле выходить из него может лишь человек, в совершенстве владеющий физическими и психическими возможностями своего организма.

«Рождение собственной личности, — полагает К. Г. Юнг, — обладает целительным воздействием на индивида, словно поток, затерявшийся и растраченный попусту в притоках, вдруг снова нашел свое русло, или словно убран прочь камень, лежавший на проросшем семени, после чего оно бурно пускается в рост. Голос нутра — это голос более полной жизни, более полного и объемного сознания» (Юнг К. Г., 1996 б. С. 218).

«Шаманская деятельность, — справедливо замечает В. И. Харитонова, — … это не только бремя, но и способ существования, способ поддержания своего духа (психики) и тела. Аналогичное может быть отнесено к любой творческой личности, которая при отсутствии возможностей реализации собственной потенции часто заболевает (развитие психических отклонений, алкоголизма и т. п.)» (Харитонова В. И., 1995. С. 23).

Путь излечения душевной (в сибирской языческой интерпретации — «шаманской») болезни состоит в расширении сознания до уровня подсознательных глубин, до возврата к так называемому «коллективному бессознательному», от которого человек по мере приближения к современности отходил все дальше и дальше, что влекло за собой постепенную утрату изначально свойственного ему, человеку, ощущения своей тождественности Космосу.

Чем равноправнее соединяются в человеке сознание и бессознательное, тем меньше опасность всякого рода психических катаклизмов. «Психическое, — пишет Юнг, — совпадает с сознанием лишь в самой малой доле; гораздо большая его часть — это бессознательная данность… которая может обрушиться на нас, как только это заблагорассудится неведомым законам. Гигантские катастрофы, которые угрожают нам, — это не стихийные события физической или биологической природы, а события психические. Нам в ужасающей мере грозят войны и революции, которые суть не что иное, как психические эпидемии. Психическое — это огромная сила, которая многократно превосходит всё на свете» (Юнг К. Г., 19966. С. 19).

Как свидетельствует древняя и средневековая история, этносы, ведущие кочевой образ жизни, более пассионарны, чем оседлые народы (рыболовы, земледельцы, береговые охотники на морского зверя). Особенно нагляден в этом отношении характер взаимодействия кочевых скотоводов и оседлых земледельцев, что в полной мере продемонстрировали в свое время полудикие гиксосы, поставившие на колени высококультурный цивилизованный Египет (около 1700 г. до н. э.), гунны, сокрушившие великую Римскую империю (V в. н. э.), татаро-монголы, прокатившиеся огненным валом по ряду стран Азии и Европы (XIII в.).

В пограничье проживания оседлых и кочевых обществ пассионарное давление кочевников на земледельцев ощущалось постоянно. Князь Владимир Мономах в свое время сетовал, что каждый год, как только «станет поселянин весною пахать на лошади, и придет половчанин, ударит его самого стрелою, возьмет и лошадь, и жену, и детей, да и гумно зажжет».

Нечто подобное наблюдалось и в новое время. Известный сибирский историк П. А. Словцов писал в 1880-е годы: «Киргизы (казахи. — М. К.) ишимские, или западные с первых лет русской Сибири везде и всегда оказывались нашими врагами или в толпе врагов наших… Сделавшись известными под именем казачьих орд: Большой, Средней и Малой, не переставали вести себя в отношении к Сибири разбойниками. Они менялись с нами избытками и живали в соседстве, но где бы ни жили, близко или далеко, всегда готовы ограбить, убить или полонить соседа, потому что буйство то и другое слывет в их мнении храбростию, а цель — приобрести корысть. Поэтому они, не помня ни гостеприимства, ни соседства, не знали и значения честного слова» (Словцов П. А., 1886. С. 269).

Удивительны много раз наблюдаемые в казахстанских степях метаморфозы в сознании и психике кочевников при их вынужденном переходе к оседлости. Разоренный зимней бескормицей, кочевой род переселялся к реке либо к озеру, заводил пашню, сеял хлеб, перебиваясь в ожидании первого урожая ловлей рыбы. Превратясь в землепашца, бывший кочевник, прежде воинственный и высокомерный, сразу становился смирным и законопослушным и пребывал в таком состоянии несколько лет — до тех пор, пока ему не удавалось обменять излишки собранного хлеба на нужное количество скота. Обзаведясь достаточным стадом, он вновь становился кочевником и тотчас же обращался в прежнего вольного хозяина степи, разбойного и кичливого, презирающего оседлость и безжалостно разоряющего мирные земледельческие селения.

Не столь пассионарные в своих повседневных проявлениях оседлые этносы старались находить менее агрессивные способы избавления от накапливающейся «дурной» энергии. У восточных славян это выражалось, например, в ежегодных шутовских шествиях, посвященных «похоронам Костромы», в скоморошеской окраске свадебно-сватовских обрядов и пр., у обских угров — в Медвежьих праздниках, у античных греков — в дионисиях, у древних римлян — в сатурналиях и т. д. Подобные действа как бы открывали канал для утечки в глубь Преисподней части отрицательных («бесовских») психических накоплений, избыток которых грозил разрушить привычный земной социально-бытовой режим.

Тем не менее, большие и малые психические и социальные патологии всегда угрожали обществу. На первобытном уровне эти «душевные недуги» выражались, например, во внезапно вспыхивающей страсти к неоправданному истреблению окружающего живого мира, к кощунственному глумлению над богами и над памятью предков, к неудержимому коллективному трикстерству и пр. В более поздние времена к этим нарушениям добавились «бессмысленные и беспощадные» народные бунты, кровавые революции и другие «психические эпидемии». Общество как бы сходило с ума, утрачивало инстинкт самосохранения и переставало подчиняться правилам здравого смысла.

Природа же (Высший Дух? Мировой Разум?) в целях безопасности Мира упорно стремится, нередко насильственно, вопреки воле избранника, культивировать на Земле те или иные категории выдающихся личностей, способных уравновешивать в допустимых пределах конкурирующие противоположности. В урало-сибирской первобытности такой личностью был шаман, наиболее ответственный и умелый куратор баланса сил на Земле.

Момент «смерти-рождения», обозначающий переход от «нешамана» к «шаману», запечатлен в посвящении избранника и являет собою радикальное качественное его изменение. В результате