Шрифт:
Закладка:
«Я так и сделаю, мама…»
Окарина и кото перестали спорить и, наконец, нашли гармонию. Мелодия стала тише и была похожа на перешептывание двух подруг.
«В прошлый раз ты рассказывала о своем возлюбленном, который был с тобой до замужества. Ты не хочешь его разыскать? Возможно, вы могли бы начать все сначала – ты теперь свободна».
Легкий вздох струн и грустный смех кото дали мне понять, что я предложила очередную глупость.
«Прошлое осталось в прошлом, моя дорогая дочь. Он решил исчезнуть из моей жизни и больше никогда не появляться в ней. Я уважаю его выбор и приняла его. В этом мы с тобой и отличаемся, Мизуки. Ты бунтарка и все делаешь по-своему. Ты не захотела принять выбор своего Мандзю и отчаянно боролась за него. Ослушалась наказа отца и отказалась выходить замуж за того, кого он выбрал для тебя. Я немного завидую тебе. Если бы тогда, в юности, я ослушалась родителей и сбежала со своим любимым кицунэ, то, возможно, прожила бы наполненную счастьем и гармонией жизнь. Но тогда бы у меня не было тебя и твоих братьев. Поэтому я ничуть не жалею о том, что в моей жизни был Кодзо. Ты сама выбираешь то, что тебе нужно. Только, пожалуйста, выбирая свой путь, учитывай желания других людей. И, если они выбирают кого-то другого, научись уважать их выбор».
Пальцы Нинтай-э отпустили струны, и в воздухе повисла тишина.
– Я поняла тебя, мама, и сделаю все, чтобы вырвать из сердца Мандзю и забыть о нем.
– Мое дитя, – мать убрала инструмент и встала, раскинув руки, желая обнять меня. Я подошла к ней, чтобы ответить на ласку. – Как хорошо, что ты все поняла. У тебя лишь одна жизнь, и только тебе решать, прожить ее в тоске по неслучившейся любви с Мандзю или в легкости и радости, оставляя сердце свободным для того, кто однажды по-настоящему полюбит тебя.
– Ты права, мама. Правда, теперь меня мучает совесть, я хочу вернуть Мандзю красоту и освободить Сягэ.
– Сейчас ты не сможешь этого сделать – у тебя нет на это сил и энергии. Спустя столетия все восстановится и можно будет не только вернуть все, что ты разрушила, но и противостоять отцу, если он к тому времени не успокоится. Сейчас уже поздно. Пойдем в дом, я покажу тебе комнату, где ты будешь спать. Я постелила на татами сразу два футона, чтобы твоему измученному телу было мягче. А пышное одеяло согреет не только тебя, но и истерзанную душу.
Мы так и вошли в дом, обнимая друг друга за талию. Мама привела меня в комнату, где сёдзи выходили на каменный сад, разбитый вокруг маленького пруда. Узкая, усыпанная мелким белым камнем дорожка вела к чайному домику.
– Мне здесь нравится, – я повернулась к матери и крепко обняла ее.
– Я знала, что ты останешься довольна. Ложись, тебе нужно как следует выспаться. Утром я приготовлю рисовые пирожные с начинкой из персика. Мы съедим их в чайном домике. Гуляя по миру, я как-то забрела в Китай и стащила с кухни их императора желтый чай[61]. – Мама подмигнула мне и, стыдливо пряча улыбку, прикрыла губы ладонью.
– Кого-то мне это напоминает, – не сдерживаясь, я залилась веселым смехом. Впервые за долгое время я так беззаботно смеялась.
– Ммм… Даже не представляю, о ком ты. – Нинтай-э снова обняла меня. Так спокойно стало в материнских объятиях. – Хочешь, я научу тебя играть на кото? Долго ты еще будешь в свою свистелку дудеть? Окарина неплоха, но искусство игры на кото – куда более достойное занятие для бессмертной кицунэ.
– Я буду тебе благодарна, матушка, – я низко поклонилась ей. – Игра на этом инструменте подарит мне возможность соединяться мыслями не только с самой с собой, но и с теми, кто будет слушать мою игру.
– Спокойной ночи, Мизуки, – мать поцеловала меня в лоб и удалилась, сдвинув сёдзи, оставив меня наедине со своими мыслями.
Долгий, перенасыщенный событиями день, который принес мне слишком много боли, наконец закончился, и я смогла вытянуться на мягких теплых футонах во весь рост и расслабиться. Внутри блуждало ощущение смерти. Словно кто-то очень близкий и родной умер на моих глазах и я больше его никогда не увижу. Надежда на взаимную любовь с прекрасным тенином умерла во мне, оставив на губах горький привкус разочарования. Я решила последовать совету своей матери и вырвать с корнем из сердца цветок любви к Мандзю. За годы, что я проведу в уютном и безопасном мире матери, я наведу порядок в своей душе. Вымою ее дочиста, загнав все чувства в самый дальний угол кладовки, куда никогда не заглядывала. А если не удастся убить все ростки – запру в ней отвергнутую любовь на ключ, чтобы она больше не ранила меня.
Сон уже почти захватил меня, и тяжелые мысли отступили, как в горле сильно запершило. Я было решила, что проглотила огромную навозную муху и теперь она засела в горле и, желая выбраться наружу, трепыхается и царапает своими цепкими лапками и противными крыльями меня изнутри. Я попыталась прокашляться, но не получалось. Перевернувшись, встала на четвереньки и била себя по груди, пытаясь выбить из себя незваную гостью, но та не желала вылетать. Стало трудно дышать, горло сдавило. Я поднялась на ноги и, цепляясь за стены, побежала на кухню, чтобы выпить воды и протолкнуть муху дальше, раз она не торопилась выбираться наружу. Уже дойдя до кухни, меня охватили знакомые судороги, и я, задыхаясь, упала на пол. Пытаясь сделать большой вдох, мне вдруг удалось откашляться. Горло сжалось и с силой исторгло из себя инородное тело. Муха вылетела и, обездвиженная, упала на гладкие деревянные доски пола. Лунный луч, проникший в кухню сквозь раздвинутые сёдзи, осветил мою мучительницу. Нечто крошечное и алое лежало передо мной. Я взяла это двумя пальцами и поднесла к лицу. В лучах лунного света я разглядела крошечный бутончик хиганбаны. Точно такой же, какой я выплюнула недавно в лесу. Сколько цветов успело залететь мне в рот, пока я уродовала Мандзю? В следующий раз, когда буду в гневе, стоит
