50

Огонь и дым

Манфред Рёдер предъявил обвинения, но не назначил дату суда. В ожидании суда Донаньи оттачивал художественное мастерство, осваивал акварель и продолжал писать письма жене. Бонхёффер начал писать роман о семье среднего класса в нацистской Германии и поддерживал связь с Марией[705]. Несмотря на предъявленные обвинения, пастор полагал, что худшее позади и скоро они будут вместе. «Это не просто пустые разговоры», — написал он в конце сентября, когда шел уже шестой месяц заключения[706].

Бонхёффер считал своим долгом предупредить невесту, что она еще не видела его упрямства, не знала, что он может быть «ужасно негибким». В другом письме он писал, что жизнь ее могла быть «легче, проще и более предсказуемой», не встреться они. Марию такие предположения возмутили. «Пожалуйста, никогда больше такого не пиши, — ответила она. — Я уже принадлежу тебе настолько полно, что не хочу даже думать о подобном».

Легкость, простота и предсказуемость исчезли из ее жизни, когда отец и брат погибли на Восточном фронте. Но Дитрих заполнил эту пустоту. Она считала счастьем возможность строить планы свадьбы, выбирать шторы для нового дома и хотя бы на несколько часов забывать о тяготах войны. Однако война постоянно напоминала о себе. Армия реквизировала несколько лошадей из конюшни в Патциге. Мария переживала из-за каждой бомбардировки Берлина. Дитриху она шутливо писала, что в целях обеспечения безопасности заключенного Дитриха Бонхёффера хочет попросить коменданта Тегеля перевести его в Патциг под ее охрану. «Из меня выйдет отличный тюремщик».

В начале октября Мария фон Ведемейер получила разрешение на очередной личный визит. Они с Дитрихом снова устроились на красном диване в здании военного суда — Бонхёффер терпеть не мог этот диван. На нем он чувствовал себя школьником, которого посадили за первую парту и которому нужно идеально себя вести. Мария прислала ему посылку с идеальным, но нежеланным подарком: книгой писем Райнера Марии Рильке[707]. Она стремилась обратить его в свою веру, но Бонхёффер был непреклонен. Свое неприятие любимого поэта Марии он попытался объяснить в музыкальных терминах: «Мне всегда приходится транспонировать Рильке из ре-бемоль мажор в до-мажор».

Свидание продлилось час. Они говорили о его ревматизме — состояние Бонхёффера ухудшалось, поскольку в тюрьме Тегель было ужасно холодно[708]. Порой боли в суставах были так сильны, что пастор с трудом мог поднять руку, не говоря уж о том, чтобы встать. Каждый день он ходил в лазарет, где его лечили электричеством. Там Бонхёффер проводил много времени — его сделали санитаром и доверили помощь во время бомбардировок. Он подружился с персоналом. Многие обращались к пастору за личными советами[709]. Все искали поводы, чтобы задержать его в лазарете — пусть даже просто поиграть в шахматы или послушать вместе классическую музыку или оперу по радио.

Некоторые охранники сдружились с Бонхёффером, больше всего некий Кноблох — его фамилия означала «чеснок», к которому пастор предпочитал обращаться по фамилии. Дружба их стала настолько крепкой, что Кноблох не только согласился выносить из Тегеля письма и бумаги, но и позволил друзьям и родственникам Бонхёффера присылать письма на его адрес — так корреспонденция миновала тюремную администрацию и цензуру.

В ноябре Эберхарду Бетге дали «отпуск по причине бомбардировки». Его дом сильно пострадал во время британских налетов[710]. Бонхёффер воспользовался возможностью и за тринадцать дней написал десять писем другу — все их передал Кноблох. Это была первая переписка Бетге и Бонхёффера после ареста последнего в апреле. Пастору было что сказать — в том числе и то, чего он не мог поведать Марии и родителям.

В первом письме он рассказывал о периодических приступах лишающей сил меланхолии: «Ты единственный, кто знает, какие печальные последствия это может иметь»[711]. Он рассказывал, что боялся за свою жизнь во время налетов на Берлин. Он признавался, что всегда считал страх «постыдным» чувством, и ему тяжело открыто признаваться и обсуждать это чувство[712]. Хотя литературные вкусы Марии казались Бонхёфферу сомнительными (и ему не нравилось, «когда у мужей и жен разные вкусы»), ее сила и преданность в столь тяжелых обстоятельствах были просто поразительны. Тем не менее, поскольку будущее его туманно, он переписал завещание и сообщил Бетге, что оставляет ему «почти все, что у него есть» — главным образом книги.

Отпуск Бетге продлился всего несколько недель, а затем он узнал, что его, скорее всего, отправят в Мерано, на итальянский фронт. У Бонхёффера были свои новости: назначили дату суда — 17 декабря, то есть примерно через месяц. Дитрих все еще верил, что у Рёдера недостаточно доказательств и их наверняка оправдают. Он даже думал, что после оправдания потеряет статус сотрудника абвера и, как Бетге, отправится на фронт. Если призыв займет несколько месяцев, у них с Марией будет время, чтобы пожениться. Если же его заберут быстро, то свадьбу лучше отложить «до окончания войны».

Союзники делали все, чтобы выиграть войну. Среди прочего УСС в Вашингтоне заказало два личных профиля Адольфа Гитлера. Один подготовил гарвардский психолог, второй — гарвардский же психоаналитик[713]. К октябрю 1943 года оба специалиста пришли к выводу, что Гитлер демонстрирует симптомы шизофрении[714].

Ученые сделали несколько предположений о том, как можно закончить войну быстрее. Во-первых, необходимо развенчать образ Гитлера — для этого каждую неделю следует сбрасывать на Германию миллионы пропагандистских листовок с именами взятых в плен солдат вермахта[715]. Во-вторых, нужно перестать называть Гитлера по имени, вместо этого стоит применять унизительные эвфемизмы — «главный мировой преступник», «капрал Сатана».

В психологических профилях говорилось о «женственных качествах» Гитлера. Ученые УСС не медля разработали план введения женских гормонов в овощи, выращиваемые в Берхтесгадене, неподалеку от «альпийской крепости» фюрера. Необходимо завербовать одного из садовников, а дальше — просто подождать. Теоретически благодаря гормональному усилению «женственных качеств» Гитлер сделается более мягким и покладистым[716]. Впрочем, союзники предпочли этим планам прямое воздействие. Всеми способами они пытались отправить капрала Сатану и весь немецкий народ в мир иной.

Поздно вечером 22 ноября бомбардировке подвергся центр Берлина и северная часть города. Тридцать седьмой налет с начала года