— Очевидно.

— Итак, я пытаюсь сделать что-то, что может сойти за серебро, но не является чистым. Или достаточно модифицированное, чтобы не навредить Вентосу.

Руван на мгновение отвлекается на пламя, которое самопроизвольно разгорается, когда река золотистого жара встречается с более холодной формой. Я возвращаю тигель на край кузницы, чтобы он остыл, меняю щипцы и беру молот.

— Твоя работа завораживает, — пробормотал он. Он не знает этого, но быть с широко раскрытыми глазами и очарованными бесконечными тайнами и возможностями тепла и металла — это самое привлекательное, что он когда-либо мог сделать.

— Я согласна, что процесс увлекателен, но я предвзята.

— Возможно, предвзята. Но это не значит, что ты ошибаешься. — Он переместил свой вес и прочистил горло. — Как ты думаешь, ты могла бы научить меня, как это делается?

— Обычно кузнецы учатся около десяти лет, и это только для того, чтобы сделать самые простые вещи. Пройдет еще пять-десять лет, прежде чем я позволю тебе взять в руки молот и даже посмотреть на работу с серебром или что-нибудь еще сложное. — Это не моя кузница, не совсем, но инстинкты моей семьи слишком укоренились во мне, чтобы их игнорировать. Существует порядок обучения кузнечному делу, и каждый шаг здесь не просто так.

— Пятнадцать лет работы с серебром? Ты начала кузнечное дело, когда родилась?

Я фыркнула.

— Мне так показалось, но нет. Я начала работать в кузнице, когда мне было пять лет.

— Это так рано, — задумчиво говорит Руван.

— Не для Деревни Охотников. — Я смотрю на металл, как он медленно остывает, золотистый цвет переходит в янтарный. — Никто из нас не рассчитывает прожить долгую жизнь, хотя многие и живут. По крайней мере, те из нас, кто не является охотниками. Обещание Деревни Охотников заключается в том, что тебе придется бояться только одного — вампира. В остальном все заботятся обо всех остальных. — Я бросаю взгляд в его сторону. — Так что, хотя большинство людей чувствуют себя комфортно, если не обращать внимания на постоянный страх, мы все знаем, что наши дни могут быть сочтены. Мы знаем, что от смерти нас отделяет всего одно полнолуние. Обычно к тринадцати годам с молодыми людьми обращаются как с полноценными мужчинами и женщинами. Это самый ранний возраст, когда охотник может выйти на охоту.

— Но, да, я начала работать в кузнице с пяти лет. Подметать, приносить воду и другие вещи для матери — все это мелкие работы, которые молодой человек мог делать без опаски. Работа, которая укрепила бы мое тело и помогла бы мне привыкнуть к виду и звукам кузницы. Тогда, когда я начала делать больше, я буду готова.

— И сколько тебе сейчас лет? — спрашивает Руван. Я удивлена, что он не знает. И я чуть не роняю щипцы, когда понимаю, что до сих пор не знаю, сколько ему лет. Я уже давно поняла, что Руван — не такое уж древнее существо, каким я когда-то считала лорда вампиров. Но сколько же ему лет на самом деле?

— Девятнадцать. — Щипцами я вынимаю из формы только что выплавленный слиток металла и несу его к наковальне. Остаточное тепло, все еще излучаемое металлом в виде красного цвета, заставляет его медленно закручиваться вокруг головки наковальни, начиная формировать то, что будет основанием моего серпа. — А тебе?

— Считая дремоту или нет? — кокетливо спрашивает Руван.

— Допустим, и то, и другое.

— Не считая длинной ночи, мне двадцать четыре, — говорит он. — Если считать долгую ночь, то около трех тысяч ста двадцати четырех.

— Что...

— Долгая ночь — это последние три тысячи лет, пока мы дремали в стазисе, чтобы не поддаться проклятию. Но для меня это были лишь мгновения. — В его словах чувствуется какая-то тяжесть, которая не покидает меня, пока я возвращаю железо в кузницу. Я вспоминаю упоминание Квинна о дремоте куколки.

Каллос возвращается прежде, чем мы успеваем поговорить о веках или долгих ночах.

— В записях, которые ты принес, есть упоминание о чем-то подобном. — Он открывает одну из принесенных книг, и я вижу, что она заполнена свободными бумагами, которые я узнала в мастерской в старом замке. Две книги, которые он раскладывает, тоже написаны тем же шрифтом, что и некоторые из этих бумаг. Он кладет их рядом с книгой кузнеца. — Здесь говорится о заключении магии крови в металл — использовании его для сохранения и передачи силы.

Вытерев руки, я подхожу и просматриваю страницу, на которую он указывает. На одной стороне — грубый набросок двери, которую я открыл в старом замке. Он не точен. Но он достаточно близок, чтобы я могла сказать, что это ранняя концепция. На противоположной стороне — несколько заметок, почти как сообщения, передаваемые туда-сюда между двумя разными людьми. Здесь та же рука, которую я узнала в мастерской, а также почерк, совпадающий с почерком кузнечного мастера. Они посвящены спецификациям и деталям, связанным с тем, как на самом деле создается нечто вроде магической двери, пропускающей магию крови.

— Как диск и дверь.

— Именно. Было публичное послание от имени Короля Солоса, написанное Джонтуном, в котором излагалась идея, как вампир мог бы собирать, сохранять и использовать в качестве силы кровь, которую свободно давали покровители со всего Мидскейпа во время наших полнолунных фестивалей в течение месяца. Я совсем забыл об этом, пока не увидел эти заметки. Этот металл и кинжалы, сделанные из него, могут быть тем, что они задумали. — Каллос указывает на одну из своих книг. — Смотри, вот, это запись, сделанная рукой Джонтуна. А вот эти записи, вы видите, что сценарий один и тот же. Я уверен, что мы обнаружили инструмент, который наши предшественники планировали использовать для укрепления вампиров.

Наклонившись, я смотрю на записи. Я вижу схожий почерк, на который указывает Каллос. Но я замечаю и кое-что еще.

— Если вампир мог собирать кровь таким образом, значит, люди были ему не нужны. Это заставило бы человека захотеть работать с ними, чтобы раскрыть эту силу. — отмечаю я. Как я и предполагала в мастерской, записи вели два человека. — Видите? Если это почерк Джонтуна, то это чей-то другой. Он есть и