славы Темпоста. Народ уже становился Погибшими, они убивали друг друга, чтобы выжить. Но во времена расцвета город был великолепен. — В его словах звучит тоска, ностальгия по тому, чего он никогда не знал. — Старейшины говорят, что в течение месяца все было тихо, но во время праздников, которые проходили в полнолуние, улицы заполнялись людьми всех мастей. Они...

— Кажется, все чисто. — Винни выбегает из-за большого соседнего здания, прерывая размышления Рувана, и Каллос идет позади. Я быстро опускаю руку, надеясь, что они не заметили.

— Это хорошо. — Руван проводит ладонью по пуговицам своего пальто. Никогда еще железные пуговицы не вызывали у меня такого восхищения. Но то, как они скользят под его длинными изящными пальцами, прежде чем расстегнуться, завораживает. Это почти заставляет меня облизывать губы. Мне хочется медленно провести языком по кончикам зубов. Почувствовать, есть ли у меня...

Мое сознание переполняют мысли.

Клыки.

Именно об этом я и думала.

Я вдруг сосредоточился на архитектуре зданий, на планировке улиц, на чем угодно, только не на нем.

— Ты готова? — говорит Каллос таким тоном, что я думаю, что он спрашивает об этом не в первый раз.

— Да, конечно. — Я опускаю руку на серп, когда мы приближаемся к громадному строению впереди.

Колонны выстроились вдоль его фасада. Вход в здание представляет собой арку, настолько массивную, что в нее может проехать лошадь с телегой. Над ним — герб и гравировка, покрытые толстым слоем инея и снега, что делает их неразборчивыми.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает Руван, когда мы приближаемся. Винни и Каллос идут впереди. Винни я ожидала, но Каллос, идущий в бой во главе отряда, — это нечто такое, чего я не ожидала от этого мужчины.

— Я готова. — Я быстро киваю, держа руку на рукояти серпа.

Руван тихонько хмыкает, похоже, от удовольствия. Он снова недооценивает меня, как и тогда, когда мы только спустились в старый замок. Я ему покажу. Я...

Мои мысли останавливаются во второй раз, ноги зеркально отражают мои шаги, останавливаясь на месте.

Я стою в двухэтажном атриуме. Снег падает через треснувшее стекло купола. Прямо передо мной — каменный стол, обрамленный мрамором. Его кресло давно превратилось в пыль.

Но то, что подвешено под куполом, поглощает все мое внимание. Над головой — массивный скелет крылатого чудовища. Клыки, превосходящие по размерам меч Вентоса, направлены на меня, словно он собирается опуститься и поглотить меня одним укусом. Когти, более острые, чем мой серп, тянутся от четырех ног. Все это держится вместе и подвешено на проволоке, на изготовление которой кузнец, должно быть, потратил несколько часов.

— Что... что это за место? — пробормотала я, расслабляя руку на боку. Как бы ни был страшен скелет, он не собирается оживать и нападать на меня.

— Музей, — повторил Каллос, несколько ошарашенный. От того, как он смотрит на меня, жар смущения обрушивается на меня, соревнуясь с холодом в воздухе, и побеждает.

— Ну, это очевидно, — говорю я решительно. Слишком решительно. Руван вздергивает серебристую бровь.

— Да, но мы направляемся сюда. — Каллос огибает стол и направляется во второй атриум, где статуи стоят на страже.

Мы огибаем боковую лестницу, ведущую на мезонин. Я все время сосредоточена на статуях. Одна из них увенчана короной, похожей на часовню в замке. Две другие грациозно застыли в танце — фейри с крыльями бабочки и человек, смеющиеся, обхватившие друг друга руками. Другая рассказывает о человеке и его враге — горном льве. Четвертая — ужасающий образ вампира, который я представляла себе задолго до приезда в Мидскейп: женщина, сгорбившаяся над обмякшим телом, по подбородку которой застывшими струйками стекает каменистая кровь.

Все, мимо чего мы проходим, покрыто тонким блеском инея и пыли. Безвременье и неизмеримый возраст, застывшие вместе и зависшие в вечности. Я не хочу ни к чему прикасаться. Не хочется дышать.

Эти залы кажутся мне запретными. Они не похожи ни на что, что я когда-либо видел, о чем даже не смел помыслить. Мне не суждено быть здесь. И все же, все же...

Мое сердце бешено колотится.

Каждый поворот, каждый коридор, по которому мы спускаемся, вызывает волнение. Плачущие картины заставляют меня собирать их краски воедино, представляя, какими они могли бы быть, какими могли бы стать. Статуи смотрят на меня безмолвными глазами. Все это не волшебство, как я предполагала вначале, но все это захватило меня, схватило мое воображение за зубы.

Я еще не успела оглянуться на это удивительное место, как Руван говорит:

— Вот мы и пришли.

Мы остановились в длинном узком коридоре. Здесь еще больше скелетов, но они не похожи на огромное чудовище у входа. Они держатся вертикально за счет прочных металлических стержней, проходящих через их сердцевину, а не подвешены к потолку. Между ними стоят статуи, поначалу грубые, но по мере продвижения по залу приобретающие все большую утонченность. Стены вокруг них украшены картинами и гобеленами.

— Сюда, — говорит Каллос, направляясь к одной из ближайших статуй. Он счищает иней и грязь с таблички перед ней. Пока он это делает, я сосредоточиваю внимание на самой статуе. На ней изображены двое мужчин, сцепивших руки под полной луной. — Первый лунный договор.

Я читаю надпись.

— Вампир и.… лыкин?

— Наши небесные братья. Предки лыкинов тоже находили силу в луне. Но наши пути сильно разошлись, когда их вожди заключили договор с древними духами глухих лесов, чтобы получить их силу. Вампиры таких договоров не заключали и отступили в наши горы. — Каллос указывает на череп на постаменте. — Видишь, здесь вампиры изначально не так уж сильно отличались от людей. Мы еще не знали предание о крови, поэтому у нас не было причин для клыков.

Я смотрю на череп вампира без клыков. Каллос прав. Он почти такой же, как у человека. Только вот даже черепа у них более красивые, нежные. Кость идеально гладкая, словно изваянная из цельного куска мрамора.

— Вампиры были физически изменены с помощью кровавого предания?

— Да, это был единственный способ выжить, — торжественно говорит Руван.

— Вампиры были слабы от природы, — говорит Каллос, ведя нас по коридору. Там висит выцветший портрет с изображением рядов кроватей, на которых лежат мужчины и женщины. Служители застыли между рядами.

— У нас была своя сила, — возражает Винни на то, что ее называют слабой.

— Была. Мы