выбросил кисть в сторону девушки.

Ее глаза закатились, тело обмякло, и она осела на пол. Марий обхватил ее поперек туловища и потянул к выходу.

Дейвас вывалился на свежий воздух, жадно глотая его иссушенным горлом. Девица кулем свалилась рядом, но к ней уже бежали односельчане, подхватывали, относили подальше, умывали и брызгали водой, и вскоре она зашевелилась.

Марий снял заклятье удушья ровно тогда, когда ее обморок кончился бы, будь он вызван только угаром.

Дейвас посмотрел на дом. На его глазах крыша сложилась пополам, словно по ней стукнули огромной ладонью, а после рухнула внутрь, подкинув в небо целую тучу золотистых искр.

Марий почувствовал, как под ребрами с левой стороны заныло глухо и тяжело. Он знал, что эта боль его не отпустит – возможно, уже никогда. С каждой новой потерянной жизнью она становилась лишь сильнее.

Вдруг его спину что-то обожгло. Распаленный дейвас не сразу понял, что его меч указывает на присутствие навия. Клинок лег в руку раньше, чем Марий успел осознать предупреждение, – прием, затверженный до того, что врезался в кости и кровь.

– Убери ш-ш-шелезку, огневик, – раздался шипящий голос откуда-то снизу.

Дейвас посмотрел на землю, и его взгляд столкнулся с другим – ярко-желтым, сияющим в темноте, как два крошечных уголька, которые кто-то прикрепил к мохнатому лицу.

Домовой.

Дейвас устало выдохнул и закинул меч обратно в ножны. Домовые несли опасность, только если дичали, но этот, в белой рубахе, подпоясанной красным шнурком, таким явно не был. Домовые стояли особняком между живниками и навьими тварями. Хоть ими и становились души умерших членов семьи, но они заботились о своей родне, а не стремились ей навредить.

– Сгорела твоя изба, домовик. Придется другое место искать.

– Новую отстроят, – махнул лапкой обездоленный, и дейвас удивленно глянул на нечистика. – Не в бревнах дело. Вот, держи. Я бы и сам мог отдать, но люди сейчас злые – того и гляди изловят да в тот же огонь и кинут.

Марий ошарашенно опустился на одно колено, принимая из рук домового завернутого в расшитое одеяльце младенца. Ребенок сладко посапывал, ничуть не потревоженный ни пожаром, ни держащим его духом. Домовой передал дитя дейвасу и помедлил, заглядывая в розовощекое личико. Потом протянул когтистую лапу и коснулся пухлой щечки. Марий снова дернулся к мечу, но домовой только погладил ребенка, так невесомо, что у крохи даже дыхание не сбилось. Нечистик тяжело вздохнул и отодвинулся в тень, сливаясь с нею так, что на виду остались только потускневшие глаза.

– Не мог я внучка там бросить, – сипло пояснил домовой. – Всё противился женитьбе сына, а когда понял, что неправ был, – и срок мой подош-ш-шел. А я не захотел уходить. Реш-ш-шил, хоть после смерти вину искуплю. И вот довелось расплатиться.

Марий склонил голову, принимая объяснение домового. Тот шмыгнул носом и вытерся подолом рубахи.

– А невестка никогда про меня не забывает, то молоко, то печево свежее оставит. По праздникам и вина наливает, да хорош-шего, не воду краш-ш-шеную. И дом у них – полная чаш-ш-ша. Эх, чего ж я при жизни-то не ценил, что имею…

– Думаю, долг ты отдал в полной мере, – мягко заметил Марий, держа ребенка на вытянутых руках и опасливо поглядывая на безмятежное личико, которое скривилось, готовое вот-вот разразиться плачем из-за пробуждения не в родной люльке.

– Пусть так. Да только все равно останусь – им со мной нынче тоже хорош-ш-шо. Домовой из меня получился лучш-ш-ше, чем отец и дед. Бывай, дейвас. Отдай ребенка да беги подружку свою спасай, пока вся на огонь не изош-ш-шла.

– А что, может? – покосился Марий в сторону всё так же неподвижной Итриды.

– Кто ж ее знает, – посмотрел туда же домовой. – Девок-огневух ещ-щ-ще не бывало. Но раз появилась такая, значит, богам на что-то нужна. Да хоть бы и тебе задачку подкинуть, – домовой хитро сверкнул глазами.

– Да уж, задачку… без решения, – буркнул Марий. Младенец завозился и мяукнул, пробуя силы, и дейвас тут же вскочил на ноги и бросился к голосящей матери, забыв попрощаться.

Дух-хранитель проводил его взглядом, улыбнулся в длинную бороду и растворился в тенях сгустившегося вечера.

* * *

Этот звук был знаком Итриде.

Он был настойчивым, как капли воды, стекающие через прохудившуюся крышу и мерно донимающие тех, кто их слышит.

Звук наплывал со всех сторон, становясь громче и пронзительнее.

Итрида нехотя открыла глаза. Точнее, попыталась. Обожженные опухшие веки подчинились с трудом. Открыли небольшие щелочки обзора, а дальше подниматься отказались, видно, решив, что ей и того довольно будет.

Все виделось слишком высоким – таким, каким было давным-давно, когда Итриде исполнилось весен шесть. Стоять было неудобно: она то и дело заваливалась набок. Вдоль тела плетьми повисли руки. Итрида попыталась поднять их к глазам и зашипела: под кожу вонзились иголки оживающего кровотока. Упрямые веки поддались еще немного, и вместе со зрением на бродяжницу нахлынуло осознание.

Она стояла на коленях в луже, в которой смешалась зола, грязь и обломки расписной чашки. Ее руки были черны по локоть; от куртки остались лишь горелые ошметки, остальная одежда вся была в прорехах, под которыми почему-то не нашлось никаких ожогов.

Звук, настойчиво ввинчивающийся в уши, – бабий вой.

Итрида все же встала, опираясь рукой на колено. Лужа неохотно чавкнула, выпуская ее, и Огневица с трудом подавила желание наклониться и зачерпнуть жидкой мути – та была холодная, и Итриде страсть как хотелось приложить эту муть к лицу. Неловко, точно шея стала деревянной, Итрида огляделась. Ее окружала толпа. Кажется, тут собрались все жители волости, сколько их есть. Топоры и вилы в их руках с каждым мгновением выглядели все более угрожающе. Итрида медленно выпрямилась.

– Ведьма! Ведьма-огневуха, пришла за Кудлом и спалила его избу…

– Глянь-кось, даже младенца не пожалела.

– А ему говорили, выкинь ты этот камень, вот и накликал беду.

– Убийца!

– Жив младенец, вон, с мамкой уже…

– Да что вы смотрите, она одна, а нас вона сколько! Нешто с одной ведьмой не справимся?

– На кой ляд с ней справляться, пусть убирается откуда пришла!

– Вы что, морокуновы сыны, она же Кудла убила! Того, кого вы знали с пеленок! Бей ведьму! Нам поблагодарствуют только, вот увидите. Не бывает баб-дейвасов, значит, темная она, навья порода!

Робкое замечание кого-то о том, что и Кудл нашелся, живой и почти невредимый, потонуло в реве разъяренной толпы.

Итриде неистово захотелось выбить говоруну зубы рукоятью кинжала, но рука, привычно метнувшаяся к поясу, нащупала лишь оплавившийся кусок железа. Пока Итрида слепо трогала второе крепление, уже понимая, что там обнаружит, она наконец поняла,