Лаодамия исхудала и осунулась. Но однажды утром она вдруг с аппетитом уплела весь завтрак без остатка. На следующий день улыбнулась, а на третий в ее глазах появился блеск. В конце концов служанки выяснили, что случилось: Лаодамия приказала одному из придворных мастеров сделать из лучшего воска статую Протесилая в натуральную величину. И теперь она каждую ночь клала статую с собой в постель, наслаждаясь теплом, которым каждая часть тела «мужа» откликалась на ее жаркие ласки.

Боги смотрели на это с изумлением и жалостью. Зевс велел Гермесу вернуть Протесилая из Аида, чтобы тот провел напоследок один день с Лаодамией, прежде чем вернуться в подземное царство навеки. Гермес привел Протесилая в приличный вид, одевая плотью его кости и добавляя красок пепельной коже, пока он не стал похож на того молодого красавца, за которого выходила замуж Лаодамия.

Та не помнила себя от счастья, даже когда оказалось, что оно вновь продлится недолго. Супруги возлежали в объятиях друг друга, пока солнце и луна кружили по небу, а потом, когда время истекло, Протесилай просто исчез из постели. Раздавленная новым горем, еще тяжелее прежнего, и не находившая теперь радости в восковом истукане, Лаодамия покончила с собой. Боги развели руками – решив сделать несвойственное им доброе дело, они не подумали, каково будет это вынести живому человеческому сердцу.

Бои под Троей тем временем продолжались, и равнина перед городом заполнялась телами павших – в большинстве своем троянцев. Греческие военачальники решили отправить посланцев к Приаму с предложением прекратить осаду, если им отдадут Елену. Одиссей с Менелаем двинулись к городу, издалека демонстрируя кадуцей – жезл парламентеров, свидетельствующий о мирных намерениях.

По воле кого-то из богов на подступах к Трое посланцы встретили Антенора, человека добродетельного и благоразумного. Он пригласил их к себе и всячески одобрил дело, с которым они явились. На славу накормив и напоив гостей, Антенор с сыновьями проводили их во дворец, охраняя от возможного нападения. Много лет спустя, когда греки возьмут Трою и начнут жечь, грабить и разорять, Одиссей повесит на дверь дома Антенора леопардовую шкуру, означающую, что это жилище и его обитателей трогать нельзя.

Пока же разгоряченный Менелай призывал Приама и троянских старейшин поступить по справедливости – загладить бессовестный поступок Париса и отдать Елену, однако троянцев его пылкие речи не тронули, и греки вернулись в свой стан ни с чем.

Война продолжилась. Каждый день царица Гекуба смотрела, как ее старшие сыновья уходят на поле битвы, и молилась, чтобы они вернулись живыми. Отчаянно желая сберечь хотя бы одного, она отправила самого младшего, Полидора, во Фракию к царю Полиместору до окончания войны. В стане греков тем временем свирепствовал голод, вынуждая их совершать набеги на окрестности Трои, – два таких рейда окажутся роковыми и для греков, и для троянцев. На девятый год войны Ахилл со своими мирмидонянами разграбит город Лирнесс и увезет вместе с остальными трофеями дочь Аполлонова жреца Бриса – Брисеиду. Она недавно вышла замуж, но Ахилл убьет ее мужа и возьмет ее себе в наложницы. Агамемнон же во время набега на соседнее с Лирнессом селение Фивы захватит дочь другого Аполлонова жреца, Хрисеиду, и тоже сделает наложницей.

Брисеида и Хрисеида сами по себе не значили ничего, зато как трофеи они значили для авторитета и статуса своих обладателей абсолютно всё. Самим своим существованием им предстояло навлечь гибель на Патрокла, Гектора и Ахилла.

{113}

Агамемнон и Ахилл

Вскоре после набега на Фивы в греческий стан явился Хрис с множеством даров – предлагать выкуп за дочь. Увитый лентами золотой жезл напоминал встречным, что перед ними жрец Аполлона.

Но Агамемнон отказался возвращать Хрисеиду, и никакие драгоценные дары его не прельстили. Он намеревался увезти ее с собой в Микены после окончания войны, чтобы днем она ткала одежду для его домочадцев, а ночью ублажала его в постели – уж точно получше Клитемнестры, усмехался он про себя. Опечаленный и негодующий Хрис ушел, ничего не добившись, но, взойдя на свой корабль, он воздел руки к небу и стал молиться Аполлону:

– Услышь меня, о Сребролукий бог! Если тебе пришлось по нраву, что я настелил крышу на твоем храме и бросал для тебя в огонь мясо коз и быков, пусть греки заплатят за то, что они со мной учинили!

Аполлон внял. Закинув колчан за плечо, он налетел на греческий лагерь, словно темная туча, и осыпал градом стрел сперва мулов и собак, а потом и людей, насылая на греков страшный мор. Девять дней горели, не затухая, погребальные костры. На десятый Ахилл созвал греков и спросил у вещего Калхаса, кто из богов гневается на них и почему, может быть, они забыли принести какие-то жертвы или нарушили ненароком какой обет. Калхас ответил, что мор – дело рук Аполлона, это кара за то, что не позволили Хрису выкупить дочь.

Военачальники велели Агамемнону отдать наложницу. Возмущенный предводитель потребовал взамен другую, но ему сказали, что всех пленниц уже распределили. Тогда он начал с пеной у рта доказывать, что это позор для него как для полководца – почему у Аякса, Одиссея, Ахилла и всех, кого ни возьми, есть наложницы, а он, предводитель войск, должен спать один? Нет уж, этому не бывать, гремел он. Раз его добычу отобрали, он заберет чужую.

Вспыльчивость не позволила Ахиллу благоразумно сдержать мгновенно закипевший гнев.

– Ты, бессовестная жадная сволочь! – воскликнул он. – Пузатый пьяница с собачьими глазами и трясущимся оленьим сердцем! Я здесь не ради себя, а ради тебя – тебя и твоего братца! Не мою жену умыкнули троянцы, но я бьюсь усерднее всех остальных, а вы двое только лучшие куски из добычи себе гребете. Еще одно слово в таком духе – и, клянусь, я плыву домой!

Агамемнон давно недолюбливал Ахилла – спесивый юнец, лишь бы своими подвигами кичиться и красотой.

– Вот и славно! – заявил микенский царь. – Хочешь – оставайся, хочешь – плыви, но Брисеида сегодня спит со мной.

Ахилл схватился за меч, но Афина дернула бушующего героя за длинные светлые волосы – так сильно, что он развернулся кругом. Невидимая для всех, богиня предстала перед ним одним, пронзая насквозь своим стальным взглядом.

– Остановись! – прошипела она. – Смири свой гнев, и тебе воздастся втройне за терпение. Рычи и ярись сколько пожелаешь, но трогать Агамемнона не смей.

Меч вернулся в ножны. Споры были окончены, собравшиеся разошлись. Хрисеиду отправили домой к отцу, а Брисеиду гонцы Агамемнона отвели в его шатер. Ахилл ушел на берег и, заливаясь злыми слезами, простер руки к матери, навстречу серым свинцовым волнам. Фетида явилась на зов сына, встала рядом и, поглаживая его по голове, выслушала все, что накипело. Когда они расстались вновь, он был твердо намерен не участвовать в битвах, пока ему не вернут Брисеиду и не окружат положенным герою почетом.

Фетиде в этих замыслах отводилась своя роль. Улучив минутку, когда Зевс сидел поодаль от других богов, она пристроилась рядом, коснувшись его колен и бороды как просительница.

– Зевс, – взмолилась она, – если когда-нибудь удавалось мне угодить тебе словом и делом, помоги мне сейчас. Верни почет моему сыну, которому суждено умереть молодым, – верни то, что украл у него Агамемнон. Придай сил троянцам, пусть побеждают, пока греки не придут с повинной к Ахиллу и не начнут уговаривать вновь взять в руки меч и забрать заслуженную награду.

Зевс долго молчал.

– Фетида, – наконец ответил он, – твоя просьба сильно возмутит Геру: она ненавидит троянцев с тех самых пор, как прекраснейшей признали не ее. Но я все же найду способ эту просьбу исполнить. – Он скрепил свое обещание торжественным кивком, превращая в клятву. – А теперь уходи, – велел он ей вполголоса, – пока Гера не увидела нас вдвоем.

Всю ночь, лежа в постели с женой, Зевс прикидывал, как осуществить обещанное Фетиде. Перед самым рассветом он поднялся и призвал к себе кошмарный сон. Велев этому сну принять обличье мудрого старца Нестора, к которому греки привыкли прислушиваться, Зевс научил его нужным словам