что составляли суть их жизни. Поток стал мощнее: только что прибыл поезд. Пассажиры — кто с «дипломатами», кто с оттягивающими руки тяжелыми сумками — шли к метро. Некоторые отделялись от общей массы и заходили в кафе. Люди, люди, прекрасный, мощный, безымянный человеческий поток. Потом на общем фоне проступило лицо — детское, растерянное. Человечек в голубом плаще топтался на месте, тревожно озирался по сторонам — крохотный вопросительный знак на темной, бесконечно меняющей очертания странице вокзальной жизни, — Джири узнал своего сына Дэвида.

Может, это ему снится? Если снится, то надо в этом сне вести себя как в реальной жизни. Он тотчас поставил стакан на столик, вышел из кафе и нагнал мальчика, медленно и бесцельно бредущего по платформе.

— Дэвид, — окликнул он его спокойным, негромким голосом.

Дэвид завертелся волчком. Он совсем растерялся оттого, что его окликнули. Возможно, заготовил приветствие или даже целую речь, но сейчас все вылетело из головы. Он покраснел, потом побледнел, у него перехватило дыхание.

— Пап, здравствуй. Я просто…

Джири улыбнулся, и все растопилось в тепле его улыбки, в его радушии.

— Пойдем перекусим. Надеюсь, ты не против?

— Нет. Я не обедал.

Джири засуетился.

— Тогда не пойдем в кафе. Лучше в гостинице закажем нормальный обед.

Он говорил живо, радостно, без всяких усилий, слова лились из него сами собой, а ноги несли к дверям гостиницы. Голодный мальчик, добрый отец, горячая еда, а все остальное можно с легкостью отбросить.

Дэвид помалкивал и, только когда они сели за столик в ресторане, спросил:

— Ты здесь остановился?

— Да.

— Надолго?

— Еще не знаю. Пока не улажу все свои дела.

Дэвид посмотрел на него серьезно и испытующе.

— Какие дела?

Если бы Джири хотел быть честным до конца, он ответил бы — «барабаны». Потому что вот уже несколько месяцев кряду в уши и грудь его била барабанная дробь. От этих барабанов не только шумело в голове, но все внутри дрожало, иногда они звучали так, словно по ним бьют тихо, иногда точно тихо и медленно ударяют палочками, обмотанными чем-то мягким, а иногда — будто бьют очень быстро и очень громко. В последние недели семейной жизни он часто просыпался совсем рано и лежал рядом со спящей Элизабет, а барабанный бой был таким неистовым, что Джири не понимал, почему Элизабет не просыпается.

Он мог бы еще рассказать Дэвиду, как однажды, когда наступила эта горькая пора, он поехал по делам в Лондон, а на обратном пути домой очутился на вокзале чуть раньше, до отхода поезда еще оставалось время, и он пошел в кафе и сидел себе там спокойно, и, пока он был там, барабаны безмолвствовали. Он прислушивался и прислушивался, но их не было слышно. А когда сел в поезд и состав тронулся, они снова загремели. Вот после того случая желание перебраться на вокзал, подальше от барабанов, все крепло и крепло в нем.

Он мог бы рассказать Дэвиду о барабанах. Но не рассказал. Вместо этого пожал плечами и ответил:

— Да так, мелочи. Насчет того, где мне жить дальше и что делать.

— Пап, — сказал вдруг Дэвид, — а почему ты не хочешь жить с нами?

— Вы будете что-нибудь заказывать, сэр? — спросила официантка, неслышно возникнув возле их столика.

Джири заказал обед Дэвиду, себе — полбутылки вина.

— Хочу отметить нашу встречу, — объяснил он. — И не чаял увидеть тебя.

Официантка ушла. Дэвид молчал, разглядывая скатерть. Ему было больно, что его вопрос, который он с трудом выдавил из себя, остался без ответа.

— Послушай, Дэвид, — мягко произнес Джири. — Прежде чем ты станешь задавать мне вопросы, я сам хочу кое о чем тебя спросить.

Мальчик ждал, безмолвный, настороженный.

— Почему ты приехал сюда?

— Чтобы найти тебя.

— А кто сказал тебе, что ты найдешь меня здесь?

Дэвид поднял вилку, поглядел на нее, потом положил на место.

— Мне нужно было поговорить с тобой.

— И ты приехал сюда. Но почему сюда? На вокзал? Что-то же натолкнуло тебя на мысль искать меня именно здесь.

Дэвид вскинулся.

— Я не ошибся, так ведь?

Официантка принесла суп Дэвиду и бутылку дорогого вина, торчащую наискосок из корзинки, для Джири. Джири не торопясь налил немного, пригубил, одобрительно кивнул. Официантка долила бокал и ушла.

— Будь здоров! — сказал Джири Дэвиду, отпил и поставил бокал. — Дэвид, сынок, нет повода унывать. Я понимаю, у тебя теперь многое переменилось, раз меня нет рядом, поначалу к этому придется привыкать, но мы будем держаться друг за друга, встречаться сколько захочешь. Оттого, что я больше не живу вместе с вами, я же не перестал быть твоим отцом. — Он снова отпил вина в надежде взбодриться. — Лучше так как есть. Когда-нибудь я попытаюсь тебе объяснить. Даю слово.

Дэвид покончил с супом. Он будто и не слышал отца. Но внезапно, оставив ложку в пустой тарелке, посмотрел Джири прямо в глаза и спросил:

— Почему ты живешь на вокзале? Вот что я не могу…

— Кто тебе сказал? — быстро спросил Джири. Пластырь впивался в ребра, боль доводила до изнеможения.

— Если я отвечу, ты объяснишь, зачем ты это делаешь?

Джири сперва замялся, потом ответил:

— Да.

— Я услышал это от одного мальчика в школе, — сказал Дэвид, подавшись вперед. Официантка поставила перед ним мясо в кляре, но он даже не заметил. Его глаза были прикованы к отцовскому лицу. — Он сказал… Дэвид запнулся, — что ты все время на вокзале.

— Картофель, сэр? — спросила официантка у Дэвида. Она спешила к другим столикам, но, пока Дэвид не выбрал себе гарнир, не могла отойти от них.

— Возьми немного, — сказал Джири. — И капуста вроде ничего.

Дэвид машинально положил себе гарнир. Официантка отошла, и он снова начал:

— Этот мальчик сказал, что ты…

— Кто этот мальчик? Как его зовут?

— Джулиан Робинсон.

Джири задумался.

— Наверно, это сын Филипа Робинсона.

— Я не знаю, как зовут его отца. Он подошел ко мне на школьном дворе и сказал: «Твой отец ненормальный». — Дэвид испуганно опустил глаза. Вот он и произнес эти слова.

Трижды, подумал Джири. Блейкни, вокзальный служащий и вот опять. Сколько он еще продержится? Трижды нападали на него за одно утро.

— Ты поверил ему?

Дэвид, не поднимая глаз, покачал головой.

— Он объяснил, почему называет меня сумасшедшим?

— Он сказал, что ты не уходишь с вокзала. Он сказал, что ты все время слоняешься по платформам и вообще не можешь вести себя как нормальные люди.

— А ты как считаешь? — ласково спросил Джири. — Я веду себя как нормальный человек?

— Не знаю, — ответил Дэвид. Лицо его вдруг все