быстро, пока он не успел замести следы. Взяли на живца. Арестовали курьера, быстро объяснили ему, что сотрудничество с милицией — высшее благо в его положении и вышли на самого «доктора». Последний не отпирался, раскаялся, пообещал вернуть все средства, вырученные за торговлю сомнительным зельем, а также те, которые люди переводили ему по его же звонку в качестве «прокурорского работника». Сына Вербы раскаяние преступника никак не впечатлило. Он потерял любимую мать, и совершенно не скрывал своего намерения расправиться с подследственным. Берсеньева, а это именно он выступал в роли, как «доктора», так и «прокурорского работника», прятали от справедливого гнева Вербы в СИЗО, но суд признал в его действиях только мошенничество и дал ему всего два года, да и то условно. И тут вот дальше совсем всё непонятно. Берсеньев выходит на свободу, отправляется домой, где его и находят мёртвым, причём, аж через пять дней после смерти. Даже эксперты не берутся определить, был ли в крови покойного какой-либо яд, за истёкшее время практически любая современная отрава растворится безо всякого остатка. То, что ему помогли отправиться на тот свет, это совершенно очевидно. При осмотре на лбу трупа была обнаружена отчётливая вмятина от пистолетного дула. Смерть наступила от передозировки… обычным БАДом. Принято считать, будто бы все БАДы, если и бесполезны, то, по крайней мере, безвредны. Однако, если слопать их в количестве трёхсот штук, то любое, самое безвредное лекарство станет ядом. Тут и дополнительных средств не надо. То есть, Берсеньева заставили под дулом пистолета сожрать целую упаковку его же снадобья. У Вербы, сына умершей пенсионерки, было отчётливое алиби в виде плотной заграничной поездки с проставленными визами: въезд — выезд. На этом следствие и затормозило. Верба охотно давал показания, предъявлял билеты, визы, отметки о времени посещения экспозиций выставки, на которую и выезжал за границу. Наличие кипы подтверждающих алиби документов вызвали претензии оперативных работников по поводу того, что «хорошо, ты брат, подготовился!». Это нисколько не смутило Вербу. Бизнесмен вёл себя жёстко, открыто критиковал работу правоохранительных органов в сфере «поимки аферистов», возмущался «слишком мягким приговором суда» и практически открыто смеялся над операми: «Есть у вас, что мне вменить? Нечего? Я пошёл. У меня дела, знаете ли…» Выяснилось, что Верба — человек бывалый, имел проблемы с законом ещё при советской власти. Тогда спекуляция была не в чести, и сегодняшний бизнесмен имел за плечами два солидных срока за то, что сейчас называется «успешным бизнесом». На его отношение к представителям власти можно было махнуть рукой. В конце концов, в чём-то он был прав. Аферист действовал не один год при полном пофигизме со стороны милиции. Обвинить Вербу, действительно было абсолютно не в чем. Ну не предъявишь же человеку свои домыслы о том, что смерть Берсеньева была ему выгодна. Выгодой тут и не пахло. А пахло другим, и меня это ужасно смущало. Деньги Берсеньев бизнесмену не вернул, и это было, пожалуй, весьма решающим аргументом в пользу Вербы. «Зачем мне его убивать? Он мне денег должен. Вот теперь плакали мои денежки! Как прожить, чессн слово? А, гражданин начальник? Кто мне теперь долг возвращать будет и где, скажи мне, начальник, моя выгода? Я в одном убытке! Ты сам-то посуди. Деньги мне этот урод теперь уже не вернёт. Алиби у меня железное. Есть у тебя, что мне предъявить? Нету. Так что, начальник, я пока пошёл. А если что, подскачу. Ну, если вы убийцу отыщите, шепните мне, я хоть с него получу причитающееся. И вас не обделю. Бывай, начальник. Работай лучше!»

Вот так беседа с Вербой и закончилась. Оперативники взяли в разработку тех, кто ещё писал заявления на Берсеньева. Но среди пострадавших были в основном одни старички и старушки. Их родственники, зачастую имевшие бизнес и приличный доход, в один голос повторяли слова Вербы: «Нам какой смысл этого засранца жизни лишать? Был бы жив, может, и рассчитался бы с нами…» Слово «месть» у допрашиваемых, быстро превратившихся из пострадавших в подозреваемых, вызывало лишь улыбку: «За сто писят тыщ пистолетом в лоб? Что-то Вы, товарищ следователь перегрелись, похоже, от непосильной работы по раскрытию преступлений».

Так вот следствие и шло. Ни шатко, ни валко. Впрочем, как и у нас. Как у нас…

— Берсеньев этот в каком доме жил? — полюбопытствовал я.

— В новом. Совершенно новая точка на Пятилеток. Если ты про консьержей, то они имеют место быть. И даже камеры в лифтах. Не в пример лучше, нежели на Крестовском. Разглядеть можно. Только вот в чём проблема: дом ещё практически не заселён, въехали только некоторые. Соответственно, консьержи никого в лицо ещё не узнают, ничего рассказать не могут. А на камерах лифтовых лица мелькают, как на Невском. Рабочие снуют вверх-вниз. Доставка каждые полчаса туда-сюда вибрирует. Хозяева, гости, риэлтеры с клиентами. Я с опером местным пообщался. Он предложил, если интересно, самим видеозапись отсмотреть. Его тошнит уже от этого кина. Может мы свежим взглядом что-то заметим? Смотаться к нему за видео?

— А по почте нельзя переслать? — мне даже самому показалось, что я чушь мелю, но сказанного не воротишь.

— По почте? Ну, разве что, Почтой России. Бандеролью, — Сашка необидно улыбнулся, памятуя о моём техническом кретинизме. — То есть, теоретически можно было бы, если бы с точностью хотя бы до часа можно было бы определить время смерти. А так… Там даже дата убийства приблизительная.

— А в чём разница? — продолжал тупить я.

— Разница в объёме. Час-два видео можно было бы сжать до максимума, ну, то есть, до минимума, и перекинуть через файлообменник. Но тут несколько дней, ну один — точно, надо просматривать. Придётся тащиться, если хочешь киношку поглазеть. Только я всё едино не понимаю, что ты хочешь там увидеть.

— Я знаю, что. Давай, дуй за записью. Отпечатков в квартире, конечно, никаких?

— Конечно, — гордо ответил напарник. — Ни единого. А ты как хотел?

— Ну, я, в общем-то, и не сомневался. Стало быть, наш негодяй.

— Ну, почему же сразу негодяй? — обиделся Сашка. — По-твоему, хорошо, что какой-то упырь нажил себе денег на болезнях стариков? Квартиру вон прикупил… Я так понимаю, у нас восемьдесят шестая статья уже не в почёте. Наворовал, намошенничал, хрен с тобой, живи, ублюдок! Получи условно и радуйся жизни дальше…

— Саня! Я просил! Не поднимай больше при мне эту тему! Хочешь языком попусту потрепать — иди вон, в курилке чеши, сколько влезет, или сколько вылезет. Меня не надо агитировать. Я своего мнения не изменю. Для меня он — убийца, не более того. Как говорится, ничего личного. Просто работа. Ты погоди уезжать-то! — попросил я напарника, заметив,