уместнее было бы войти в Сенат по возвращении из Испании, выполнив свои обязанности. Но как раз в те дни скончалась его тетка Юлия, жена глубокоуважаемого дяди Мария, и Цезарь решил перебить печаль по поводу ее кончины радостью от вступления в курию.

– Я пошел, – сказал Цезарь и мягко отпустил руку жены.

Корнелия с улыбкой кивнула. Ей хотелось поцеловать его, но она поборола это желание: не принято проявлять супружескую привязанность на публике, тем более на Форуме. Цезарь медленно, шаг за шагом, приближался к дверям, что вели в Сенат со стороны площади Комиций. Он неторопливо вошел в здание, и тут Корнелию посетило странное предчувствие.

– Будь осторожен, – сказала она почти шепотом, не желая привлекать к себе внимания.

Цезарю показалось, что до него донеслись какие-то слова, он остановился и обернулся к жене, но та лишь улыбнулась еще раз, не повторив предостережения.

Корнелия смутилась: ни к чему делиться нелепыми опасениями с таким храбрым человеком, как ее муж… Но ей вновь почудилось нечто странное: другие сенаторы приближались к дверям, словно погребальное шествие, словно здание Сената – огромный склеп.

Она силилась прогнать эти мрачные мысли, и вдруг ее пронзила острая боль. Эта боль была настоящей, телесной, не воображаемой. Настало время родов. Но когда на свет появлялось первое дитя, она не чувствовала такой болезненной рези. Неведомое ей ощущение. Почти невыносимое. Тем не менее она старалась держаться прямо и не позволила своему лицу омрачиться, пока муж наблюдал за ней издалека.

Цезарь посмотрел на Корнелию, окруженную десятком надежных рабов, и наконец присоединился к процессии сенаторов.

Он шагал решительно и сосредоточенно.

Он перешагнул порог.

Снаружи оставался мир, которым управлял Рим.

Внутри его ждали сенаторы, правившие миром.

Он невольно сглотнул слюну.

Глубоко вдохнул.

Сделал еще шаг.

И оказался в Сенате.

В Комиции

Корнелия согнулась и опустилась на колени, терзаемая нарастающей болью. Теплая кровь – ее сокровенное естество – разливалась по бедрам.

– Отведите меня домой! – взмолилась она. – Позовите врача!

Двое рабов крепко, но осторожно подхватили Корнелию и помогли ей встать, третий побежал за помощью. Хозяйка была смертельно бледна, и они заметили кровь, обагрившую нарядную тунику.

В курии Гостилия

Старейшие сенаторы удобно расположились на лучших местах, в первых рядах большого зала.

Цезарь был новичком, и ему полагалось сидеть на верхней, самой дальней скамье. Туда он и направился.

Он чувствовал, что за ним пристально наблюдают. Посмотрев направо, он увидел Помпея, чьи глаза были устремлены на него. Помпей был мрачен, но ничего не сказал.

Затем Цезарь посмотрел налево и увидел Красса: тот стоял в стороне, вместе с другими сенаторами, и тоже не сводил с него глаз. Красс кивнул в знак приветствия, Цезарь ответил тем же, направляясь к своему месту. Он смотрел вниз, чтобы не споткнуться о ступеньки, а приближаясь к скамье, поднял глаза и поймал острый и пытливый взгляд Марка Туллия Цицерона.

Тот не кивнул и, подобно Помпею, смотрел молча.

– Твоя скамья выше, – указал Цезарю Катилина, давно заседавший в Сенате.

Цезарь не уловил в его тоне ни презрения, ни досады.

– Спасибо, – ответил новый сенатор Рима.

Катилина приветливо улыбнулся.

Цицерон, стоявший в отдалении и не сводивший взгляда с обоих, увидел, что Катилина улыбнулся, а Цезарь что-то ему сказал. Цицерон не уловил слова, поскольку тот стоял вполоборота, но подметил очевидную сердечность, с которой Катилина приветствовал Цезаря, и радушие, с которым ответил Цезарь. «Радушие» – это было верное слово. Сулла вел гражданскую войну, сражаясь далеко от Рима. Цицерон догадывался, что следующая гражданская война будет проходить в стенах этого здания.

Если отныне популяров выбирают в сенаторы, все закончится взрывом. Это лишь вопрос времени. Но он, Цицерон, сохранит бдительность; он будет готов ко всему.

Цезарь поднимался по ступенькам, пока не добрался до верхнего ряда и не уселся на свою скамью.

Снова повернувшись к Цицерону, он увидел, что тот беседует с подошедшим Помпеем, но оба стояли слишком далеко, так что он не видел их губ и не понимал, о чем идет речь.

– Явился сюда, даже не дождавшись, когда исполнит свой долг, – проворчал Цицерон, обращаясь к Помпею.

– Да, но это лишь незначительное отступление от обычаев. Можно сказать, он уже сенатор, – ответил Помпей, не придававший большого значения поступку Цезаря.

– Великие мятежники, – решительно возразил Цицерон, – начинают с незначительных нарушений. Это только цветочки, ягодки впереди. Не стоит забывать, что на похоронах своей тетушки Юлии он показывал изображения, напоминающие о победах Мария, вроде битвы при Аквах Секстиевых, и даже пригласил актера, представшего в виде Мария. А превозносить его, как ты знаешь, строжайше запрещено. Одно маленькое нарушение за другим. И посмотри, он глядит орлом.

Помпей покачал головой:

– Цезарь – никто. Одно время я его опасался, особенно после слов Суллы о том, что в Цезаре много Мариев, но прошли годы, и ничего не изменилось. Что у него за плечами? Несколько проигранных судов и долги, которые предстоит выплачивать. Поражения в судах полностью подорвали его авторитет. Он неудачник, орел со сломанными крыльями, а орлы со сломанными крыльями не летают.

– Возможно, – согласился Цицерон, которому не хотелось затевать спор с новым консулом, – но нас обоих беспокоит Катилина, а тот приветствовал Цезаря улыбкой.

На этом Цицерон оставил Помпея, погрузившегося в мрачные размышления.

Цезарь увидел, что два сенатора разошлись. Он отдал бы миллион сестерциев, чтобы узнать, о чем они беседовали. Наверняка о нем. Но никак не узнать. Цицерон пользовался услугами некоего Милона, лазутчика, разжигавшего страсти в народе, а Помпей часто обращался к своему приближенному Геминию. У Цезаря не было ни подстрекателей, ни надежных осведомителей. Он начинал понимать, что ему не хватает оружия, пригодного для сражения на этом поле.

Он снова огляделся: его окружали римские сенаторы.

Он пытался изменить саму природу римского правосудия, борясь с мздоимством и продажностью многих из тех, кто сейчас сидел слева и справа, и раз за разом терпел поражение, потому что сенаторы судили сами себя.

Но теперь… теперь он здесь.

Отныне он сможет изменить все изнутри. Это будет нелегко. Более того, это будет очень сложно и, прежде всего, опасно. Но главное – он внутри.

Хотят сенаторы того или нет, отныне он, Гай Юлий Цезарь, – один из них. У него не было ни действенного оружия, ни надежных союзников, но он оказался внутри, в самом чреве римской волчицы.

Liber tertius[65]

Римский сенатор

LIII

Слезы Цезаря

Domus Юлиев, Субура, Рим

69 г.