Это было нелегко.

Немалую роль играл личный авторитет. Члены трибы не желали опозориться в том случае, если кандидата не выберут. Триба семьи Юлиев называлась «Фабия», и несколько недель Цезарь старался принимать в своем доме как можно больше ее представителей. Он не скупился на дары и подношения, званые обеды и пиры, куда приглашались члены Фабии и других триб. Все деньги, которые выдал Красс, ушли на попытку привлечь избирателей.

– Тебе следует покинуть Субуру и поселиться поближе к Форуму, в доме, более достойном кандидата в квесторы, желающего попасть в Сенат, – посоветовал Красс.

Это был единственный совет Красса, которому Цезарь не последовал. Ко всеобщему удивлению, он остался в своем старом, можно даже сказать ветхом, доме с потрескавшейся мозаикой, в сердцевине густонаселенного бедного квартала. И не потратил ни денария на покраску стен и устранение повреждений, чтобы не оскорбить множество гостей, приходивших к нему в эти недели. Он тратил деньги на другое – обновил свой гардероб, неизменно облачался в непривычные для римлян восточные ткани ярких цветов, что привлекало к нему всеобщее внимание во время прогулок по городу и отличало его от прочих горожан в те дни, когда он не надевал тогу кандиду. Других личных расходов у него не было.

Начался подсчет голосов.

Не имело значения, насколько велики городские или сельские трибы, многочисленны они или нет; не учитывалось и то, что богатые граждане сельских триб имели средства, чтобы посетить Рим в день выборов, а те, кто победнее, не могли позволить себе подобной роскоши. Голосование всегда было очным.

– За него проголосуют городские трибы, – сказал Цицерон. – Проживание в Субуре сделало его популярным среди горожан.

– Городских триб всего четыре, – возразил Помпей.

Цицерон промолчал.

Подсчет голосов занял много времени.

Когда он наконец завершился, председательствующий магистрат стал зачитывать имена кандидатов, набравших голоса восемнадцати или более триб.

– Сульпиций Руф! – провозгласил он.

Люди, собравшиеся на Марсовом поле, слушали его, затаив дыхание.

Прозвучало много других имен.

Цезарь стоял рядом с Лабиеном посреди участка, отведенного для трибы Фабия, не смея поднять глаз, уставившись в землю, сложив руки на груди.

Новые и новые имена.

Осталось семь.

Следующее имя также принадлежало другому кандидату.

Лабиен положил руку Цезарю на плечо.

Тот кивнул: он был признателен за поддержку.

Еще одно имя.

Тоже мимо.

Осталось пять имен.

Цезарь сглотнул. Он был убежден, что вел себя правильно и многих склонил на свою сторону, но, возможно, ошибался, считая, что этого достаточно.

Еще одно имя.

И снова не он.

Осталось четыре имени.

Быть может, ему стоило прислушаться к совету Красса и занять роскошный особняк в срединной части города, неподалеку от Форума, повысив тем самым свой авторитет в глазах римского общества. Однако ему хотелось сохранить близость с народом и причастность к делу популяров, и он остался в Субуре, среди узких и грязных улиц, пропитанных кровью Рима, среди бедняков, которые и были для него настоящим Римом – тем Римом, который заслуживал больше прав, уважения и справедливости; но, возможно, он ошибся.

Еще одно имя.

Опять не он.

Он закрыл глаза и покачал головой. Да, он совершил роковую ошибку, и у него никогда уже не будет другой возможности.

Это конец.

Осталось три имени.

– Гай Юлий Цезарь!

Он открыл глаза.

Значит, он избран, он квестор. Цезарь официально и законно вступил в римский Сенат.

Никто не обратил внимания на два последних имени, которые были объявлены в соответствии с законом и традицией.

– Видишь, он в списке, – сказал Цицерон Помпею. – А я тебя предупреждал.

– Все равно он пустое место, – настаивал Помпей.

– Тем не менее это пустое место попало в список.

Покидая Марсово поле, Цицерон и Помпей встречали других сенаторов.

– Занятные выборы, – приветствовал их Катилина, сопровождаемый Сурой, после чего с улыбкой прошел мимо.

– Вот кто меня действительно беспокоит, – пробормотал Помпей. – Катилина честолюбив.

Цицерон, как и прочие, знал, что Катилина изо всех сил рвется к власти, однако слова Помпея его удивили. Но Помпей не поднялся бы так высоко, не стал бы консулом и не победил бы стольких врагов, будь он глупцом, а потому Цицерон принял к сведению его предостережение: с Катилиной надо держать ухо востро. Не забывая при этом о Цезаре.

LII

Во чреве волчицы

Римский Форум, напротив курии Гостилия

69 г. до н. э., через несколько недель после квесторских выборов

– Что ж, – сказал Цезарь, с наслаждением вдыхая свежий ветер. – Это великий день.

Да, это действительно был великий день.

Выборы оказались напряженными, как никогда, но следующее утро было еще замечательнее.

Рядом с Цезарем стояла Корнелия. Ее выпуклый живот под драгоценной белой туникой говорил о том, что у счастливой пары скоро родится второе дитя. Корнелия, чувствовавшая приближение родов, была слаба, но все же решила проводить мужа до самых дверей курии Гостилия, где обычно собирался римский Сенат. Замечательный день, не такой, как прочие, и хотя Цезарь с Корнелией считали предстоящее событие очень важным, ни они, ни присутствующие на Форуме и вообразить не могли, сколько он будет значить для мировой истории.

– Да, великий день, – эхом откликнулась Корнелия.

Гаю Юлию Цезарю предстояло впервые войти в римский Сенат.

Уместнее было бы предстать перед сенаторами по возвращении из Испании, куда ему предстояло отбыть для исполнения своих обязанностей под руководством наместника Антистия Вета, но Цезарь не собирался ждать так долго. Подстегиваемый нетерпением, он хотел побыстрее оказаться в Сенате и показать, что обычаи ему не помеха. Поэтому он решил появиться в курии Гостилия перед отъездом в Испанию.

В любом случае цензоры уже внесли его имя в реестр сенаторов: с точки зрения закона он был полноправным членом Сената. По обычаю следовало дождаться вступления в должность квестора. Однако Цезарь дал понять, что уважает законы, но далеко не все обычаи, особенно те, которые навязали Риму Сулла и его последователи-оптиматы.

Ему предстояло оказаться в огромной курии Гостилия, перестроенной все тем же Суллой и вмещавшей шестьсот сенаторов. Диктатор увеличил число patres conscripti с трехсот до шестисот: это вынудило его расширить старое здание Сената. Однако по завершении работ стало ясно, что сенаторы все равно помещаются там с трудом, и для заседаний в полном составе приходилось, как и раньше, искать другое место – театр или большой храм, чтобы поместились все. Но это утро, столь важное для Цезаря, для многих других сенаторов значения не имело: треть patres conscripti не явились на дневное заседание, и в здании не было тесно.

Да,