а не отдыхать на побережье близ Неаполя. – Красс склонился к Цезарю. – Ты воображаешь, что познал войну, юноша, побывав в нескольких сражениях. Но ты пока ничего не видел. Вот окажешься в Сенате – и сразу узнаешь, что такое настоящая война.

Цезарь уловил вызов, но не дрогнул. Он поднял кубок, пристально глядя в глаза хозяину, чьими щедротами ему, видимо, предстояло пользоваться во время подготовки к выборам.

– За белую тогу! – провозгласил он.

– За белую тогу! – подхватил Красс, тоже взяв кубок.

К ним присоединились Лабиен, Тертулла и сыновья Красса.

Дальше ужин вышел непринужденный: никто больше не задавал острых вопросов и не высказывал внезапных предложений. В положенный час Цезарь и Лабиен простились с Крассом и снова оказались на Аппиевой дороге, которая вела назад в сердце Рима. По обеим сторонам опять потянулись зловещие кресты, на которых висели казненные, осмелившиеся восстать против Рима.

Когда они отошли подальше от виллы Красса, Лабиен оглянулся, убедился, что их не слышат даже охранники, и спросил:

– Гай, что задумал Красс?

Цезарь покачал головой. Он тоже напряженно размышлял обо всем, что говорилось на ужине.

– Это государственные дела, друг мой, – объяснил он. – Красс наносит ответный удар Помпею и Сенату. Помпея вознаградили триумфом за победу в Испании, а также за мнимый разгром Спартака, в то время как Крассу досталась только овация. Хотя оба – консулы этого года, такое поведение сенаторов оскорбительно для Красса. Его унижают, он не может сидеть сложа руки, а потому решил ввести в Сенат того, кого его противники ненавидят больше всего на свете, то есть меня. Он мстит и одновременно показывает свою силу, приглашая меня вступить в Курию.

– Но ты будешь в вечном долгу перед Крассом, – возразил Лабиен.

– Клянусь Геркулесом, главное – попасть в Сенат! За это я буду вечно ему благодарен. Впрочем, говорить «вечно» слишком… самонадеянно.

– Ладно, как хочешь, но… не хватает одной мелочи, чтобы твое присутствие в Сенате принесло хоть какие-то плоды, – заметил Лабиен. Цезарь наморщил лоб в немом вопросе. – Ты должен победить на выборах.

– Я выиграю, – заверил его Цезарь. – Народ меня любит. Мне не хватало денег, но вопрос неожиданно решился… И сейчас я сожалею лишь об одном.

– О чем? – осведомился Лабиен.

Цезарь остановился и посмотрел ему в глаза. Между ними изначально существовало различие; прежде ни он, ни Лабиен не придавали ему ни малейшего значения, но в тот вечер оно стало как никогда очевидно.

– Мне искренне жаль, что Красс не предложил денег нам обоим, чтобы мы могли попасть в Сенат, – сказал Цезарь.

Лабиен покачал головой, словно желал облегчить совесть Цезаря:

– Мы оба знаем, почему он так поступил.

Но в тот вечер Цезарь желал полной ясности:

– Потому что ты плебей, а я патриций.

– Вот именно. Плебей может попасть в Сенат, но для него это гораздо сложнее, и потом, он всегда будет сенатором второго сорта, с которым почти не считаются. Сенат – твой путь, но не мой.

– Верно, это не твой путь, – подтвердил Цезарь, – но знаешь что?

– Говори.

– Я придумал, как нам быть. – Глаза у Цезаря засияли. – Я войду в Сенат, а ты станешь тем, чем никогда не смогу быть я как патриций. Ты будешь плебейским трибуном, я – сенатором, и вместе мы сможем все изменить.

Лабиен расхохотался, и Цезарь тоже.

– Вижу, ты все просчитал, – сказал Лабиен, тыльной стороной ладони отирая слезы с глаз.

– Просчитал, но пока ничего не сделал, – отозвался Цезарь и снова засмеялся.

Оба зашагали дальше.

По обеим сторонам Аппиевой дороги тянулись кресты. У подножия каждого горел факел, так что казненные были видны не только днем, но и ночью.

– Во имя Геркулеса, мы поступили нехорошо! – сказал вдруг Цезарь.

– Что ты имеешь в виду?

– Нельзя смеяться рядом с казненными. Не важно, были они рабами или нет, главное – они храбро сражались. И заслуживают не безразличия, а уважения.

– Вот как? – удивился Лабиен. – Да, они храбро сражались, но все же были рабами.

– Спартак был гладиатором, а гладиаторам, которые отважно бьются и одерживают много побед, Рим дарует свободу.

– Бесспорно.

– Я не знаю другого гладиатора, который дрался бы с таким мужеством и упорством, который одержал бы столько побед. Если в мире и есть гладиатор, заслуживающий свободы, так это Спартак.

– Может, ты и прав… – неуверенно протянул Лабиен.

– К тому же его восстание привело к кровопролитной войне, такой, что Сенат вынужден был передать начальствование над легионами Крассу, а тот назначил нас военными трибунами. Это положило начало союзу, который теперь, к большому огорчению наших врагов, может привести меня в Сенат. Возможно, я и вправду попаду в Сенат – и все благодаря гладиатору из Капуи, решившему восстать против Рима! Я окажусь в Сенате благодаря Спартаку. Что на это сказать? Хотелось бы думать, что ему удалось уцелеть в битве при Силаре, сбежать и… стать свободным.

– Правда, мы оба знаем, что это маловероятно, если не сказать невозможно, – возразил Лабиен.

– Маловероятно, – признал Цезарь, – но все-таки возможно. Его тела не нашли, а значит, возможно все.

Domus Помпея, срединная часть Рима

70 г. до н. э., два дня спустя

Еще один ужин.

В другом месте.

С другими гостями.

– Все разрешилось благополучно, – заключил Помпей и вкратце перечислил недавние события: – Серторий разгромлен и убит, восстание рабов подавлено, Сенат даровал мне новый триумф, в то время как Красс, хотя и был избран консулом текущего года, подобно мне, получит только овацию. Все складывается как нельзя лучше.

– Не совсем, – возразил Цицерон, его почетный гость.

Геминий, Афраний и остальные присутствующие стихли. Никто не осмеливался перечить Помпею так откровенно.

Помпей сдержался. Он был счастлив, и никто не мог испортить ему настроение.

– Что не так, Марк? – спросил новый консул Рима.

– В город вернулись вожди популяров… например, Цезарь.

– Я знаю. Он разорен и не может вмешиваться в государственные дела, – возразил Помпей.

– Он собирается участвовать в квесторских выборах, – объявил Цицерон, чья сеть осведомителей считалась лучшей во всем Риме. Не было события, слух о котором не дошел бы вскоре до его ушей.

– На какие деньги? – спросил Помпей.

– На деньги Марка Лициния Красса, – ответил Цицерон. – Став квестором, он окажется одной ногой в Сенате.

– Я знаю. Не стоит объяснять мне римские законы. – В голосе Помпея звучало раздражение. – В любом случае для избрания он должен заручиться поддержкой восемнадцати из тридцати пяти триб, а это не так просто. Посмотрим, что будет в день выборов.

– Я опасаюсь этого дня, – возразил Цицерон и заглушил свое беспокойство долгим глотком вина.

L