Шрифт:
Закладка:
– А что сказала ты?
– Я ничего не смогла сказать. Весь мир кружился перед глазами, будто я попала в водоворот, и Брайс, не дождавшись моего ответа, наконец сказал, что мне не обязательно отвечать сразу. Но он просил меня как следует подумать.
– Этого я и боялась.
– Так ты знала?
– Я же знаю Брайса. Естественно, не так хорошо, как знаешь ты, но достаточно, чтобы кое-что предвидеть. Думаю, и его мама беспокоилась о чем-то в этом роде.
Вне всяких сомнений. И я задумалась, почему я одна не понимала, к чему идет дело.
– Как бы я ни любила его, я не могу выйти за него замуж. Я не готова быть матерью, или женой, или хотя бы взрослым человеком. Сюда я приехала просто потому, что хотела, чтобы все поскорее кончилось, и я смогла вернуться к привычной жизни, пусть даже она и скучновата. Он прав, мои отношения с родителями и сестрой могли быть и получше, но они все равно мои родные.
Выпалив все это, я расплакалась. Просто не смогла сдержаться. И я ненавидела себя за это, хоть и понимала, что говорю правду.
Тетя Линда взяла меня за руку и пожала ее.
– Ты гораздо умнее и взрослее, чем тебе кажется.
– И что же мне делать?
– Тебе понадобится поговорить с ним.
– Что я ему скажу?
– Надо сказать ему правду. Он этого заслуживает.
– Он меня возненавидит.
– Сомневаюсь, – тихо возразила она. – А как же сам Брайс? Ты считаешь, он действительно все как следует продумал? В самом деле готов быть мужем и отцом? Вести в Окракоуке жизнь рыбака или перебиваться случайными заработками? И отказаться от Вест-Пойнта?
– Он же сказал, что хочет этого.
– А ты хочешь такой жизни для него?
– Я хочу…
А чего я в самом деле хотела? Чтобы он был счастлив? Чтобы добился успеха? Исполнил свою мечту? Остался тем юношей, которого я научилась любить, только повзрослевшим? Был всегда со мной?
– Я не хочу мешать ему, – наконец ответила я.
Улыбка тети не смогла скрыть печаль на ее лице.
– Думаешь, тебе удалось бы?
* * *Из-за стресса выспаться мне не удалось, и возможно, от недавнего потрясения схватки Брэкстона-Хикса возобновились, да еще с удвоенной силой, и напоминали о себе всю ночь. Чуть ли не каждый раз, стоило мне только задремать, накатывала очередная, и мне приходилось крепко обнимать Мэгги-мишку, чтобы выдержать спазмы. В понедельник утром я проснулась обессиленная, а схватки все продолжались.
В обычное время Брайс не приехал, и я была не в настроении заниматься. Почти все утро я провела на веранде, думая о нем. В голове крутились десятки воображаемых диалогов, и ни одного удачного, хоть я и напоминала себе, что с самого начала знала – влюбляться мучительно, тягостное расставание неизбежно. Но я просто не ожидала, что все закончится так ужасно.
Правда, я знала, что он приедет. Пока утреннее солнце согревало воздух, я почти чувствовала, как меняется настроение Брайса. Мне представлялось, как он лежит в постели, подложив сцепленные пальцы под голову и внимательно изучая потолок. Изредка он бросает взгляд на часы, гадая, нужно ли мне больше времени, чтобы подготовиться и дать ему ответ. Я понимала: он хочет, чтобы я ответила согласием, но что, по его мнению, должно произойти дальше, если я соглашусь? Неужели он рассчитывал, что мы вдвоем заявимся к нему домой, объявим о нашем решении его маме, и она будет вне себя от радости? Надеялся услышать, как я звоню родителям по телефону и сообщаю им неожиданное известие? И не понимал, что идею моего признания совершеннолетней они примут в штыки? А если его родители даже слушать его не захотят? Не говоря уже о том, что мне всего шестнадцать и я никоим образом не готова к жизни, которую он предложил.
Как и предполагала тетя Линда, он, по-видимому, не подумал обо всех последствиях этого шага. Похоже, он рассматривал ответ сквозь призму, сфокусированную на нас двоих, обращенных друг к другу, будто больше никого эта ситуация не касалась. Как бы романтично это ни звучало, это не реальность, вдобавок мои чувства вообще не принимались во внимание.
Я задумалась о том, что в происходящем беспокоит меня больше всего. Брайса я знала достаточно хорошо, чтобы полагать, что причины его поступка имели смысл для него, однако объяснить этот поступок могла лишь тем, что он, подобно мне, подозревал, что испытания большим расстоянием наши отношения не выдержат. Даже если мы будем писать и звонить друг другу – впрочем, междугородние звонки дорогое удовольствие, – неизвестно, когда мы сумеем снова увидеться. И если я сомневалась, что родители когда-нибудь отпустят меня на свидание, то и думать о том, что они разрешат мне ездить к нему на Восточное побережье, не стоило. По крайней мере, до окончания школы, и даже потом, если я буду жить в родительском доме, они вполне могли не согласиться. Значит, мы не увидимся целых два года, а может, и больше. А он? Сможет ли он прилетать летом в Сиэтл? Или на каникулах в Вест-Пойнте действуют обязательные программы для лидеров? Почему-то мне казалось, что наверняка действуют, и даже если нет, Брайс из тех студентов, которых наверняка отправят на стажировку в Пентагон или еще куда-нибудь. И поскольку семья у него дружная, ему захочется провести время и в кругу родных.
Можно ли продолжать любить того, с кем вообще не видишься, не говоря уже о том, чтобы проводить с ним время?
Для Брайса, как я начинала понимать, ответ на этот вопрос был отрицательным. В нем жила настоятельная потребность видеть меня, обнимать, прикасаться ко мне. Целовать меня. Он знал: если я вернусь в Сиэтл, а он уедет в Вест-Пойнт, невозможным окажется не только все перечисленное – мы лишимся даже простых радостей, благодаря которым полюбили друг друга. Не будет общих занятий уроками за столом и прогулок по берегу, не будет целых дней, посвященных съемке или проявлению снимков в фотолаборатории. Ни обедов, ни ужинов, ни просмотров фильмов на диване. У Брайса будет своя жизнь, у меня – своя, мы повзрослеем и изменимся, и расстояние не пройдет для нас даром, подточит наши отношения, как капли воды постепенно разрушают камень. Брайс встретит кого-нибудь другого, или же встречу я, и в конце концов наши отношения завершатся, от них не останется ничего, кроме воспоминаний, связанных
