всех раненых рассортировать по палатам. По просьбе германского командования эстонские женщины собрали пожертвования и оборудовали госпиталь кроватями и мягким инвентарём. Начальник предупредил, что за пропажу или порчу чего-нибудь провинившийся будет расстрелян. Затем он сказал, что в наше распоряжение выделена операционная и перевязочная, снабжённые всем необходимым, и мы должны показать своё мастерство. Всех вылеченных нами раненых отправят в Германию для работы на фабриках и заводах, они там будут получать хорошее питание и жить в хороших условиях. Врачам следует поселиться в отдельной комнате. Средний медицинский персонал подобрать из раненых, их тоже поселить отдельно.

— Далее капитан, назвавшийся господином Шварцем, сказал, что он будет посещать госпиталь раз в неделю и проверять работу русских врачей, и если при этом найдёт недостатки в работе медиков, то виновные будут подвергаться телесным наказаниям или отсылаться в общие лагеря военнопленных. «В моё отсутствие меня будет замещать мой помощник, — сказал Шварц и указал на здоровенного парня с хлыстом в руке, на эсэсовских петлицах которого виднелись нашивки ефрейтора. — Он будет вами управлять. И хотя он не доктор, но у него арийская голова на плечах, и если он увидит, что кто-либо из медиков делает не так, то он быстро наведёт порядок. Также он будет наблюдать за порядком и в палатах». При этих словах парень улыбнулся, показав жёлтые, прокуренные, какие-то лошадиные зубы, и выразительно помахал плеткой. Пришлось попробовать этого «лекарства» и мне, — невесело усмехнулся Рудянский.

Затем он продолжил свой рассказ:

— После таких переговоров Шварц вдруг повернулся к колонне раненых, часть которых в изнеможении опустилась на каменную мостовую (двор замка вымощен крупным булыжником) и сердито сказал по-русски: «Этот госпиталь назначен только для русских солдат и офицеров. Все евреи и комиссары должны выйти из строя! Большевики тоже!» Конечно, никто из строя, если можно было назвать строем толпу измученных голодом и изнурительной дорогой несчастных людей, не вышел. Шварц подождал несколько минут, затем саркастически улыбнулся: «Значит, большевистская пропаганда, как всегда, всё врёт! В газетах у вас пишут, что половина всех красноармейцев — коммунисты, а вот среди раненых их нет, значит, они за вашими спинами прячутся, боятся показаться!» Этих издевательских слов не выдержал один молоденький парень, очевидно, в прошлом политрук роты или батальона. На нём, кроме шаровар, не было ничего, грудь его была перебинтована грязным бинтом. Он вышел вперёд и, смело глядя на Шварца, сказал: «Большевики никогда не были трусами, и вот вам доказательство. Я большевик!» После этих слов Шварц позеленел от злости, махнул рукой, подозвал двух конвоиров и коротко бросил: «Увести!» Затем продолжал по-русски: «Я вас предупреждай! Если в палата найдётся один еврей, или один комиссар, или один большевик, вся палат будет расстрелян. Такой приказ». Во время выступления Шварца отобранные врачи, стоявшие отдельной группой, довольно испугано переглядывались. Дело в том, что до этого, полагая, что Шварц не понимает по-русски, они потихоньку переговаривались между собой о том, как бесчеловечно держать на улице под жарким солнцем на раскалённых камнях несчастных, изувеченных и утомлённых людей. Теперь выяснилось, что Шварц владеет русским языком. Но тот или на самом деле не слышал их разговора, или сделал вид, что не слышал, никаких замечаний им не сделал. По окончании своей речи, обращённой к раненым, он повернулся к нам и, изменив тон, даже как бы приветливо, сказал по-немецки, что мы можем пройти внутрь здания, распределить палаты, разместить в них раненых по характеру ранения, осмотреть операционную и перевязочную, разобрать имеющиеся там инструменты и материалы, подобрать себе фельдшеров и приступить к работе. Сказал он также, что первые дни кухню госпиталя будут обслуживать эстонские женщины из общества Красного Креста, изъявившие на это согласие, но как только появятся знающие и трудоспособные раненые, эту работу будут выполнять они. Легкораненым следует поручить должности санитаров. «В палатах и во всём помещении госпиталя должна быть идеальная чистота», — заявил на прощание Шварц.

— В операционной и перевязочной оказался сваленный беспорядочной грудой различный медицинский инструментарий, видимо, захваченный фашистами в каком-нибудь из наших госпиталей. Там же валялись укладки с медикаментами и тюки перевязочного материала. Понадобилось несколько дней для того, чтобы всё это привести в порядок, очистить от грязи и рассортировать. В помощь врачам мы отобрали несколько человек легкораненых, бывших санинструкторов. Когда через несколько дней Шварц снова появился в госпитале, осмотрел приведённую в порядок операционную и перевязочную, осмотрел рассортированные медикаменты, он заявил, что всё сделано неплохо, но одновременно предупредил, что в госпитале будет постоянно находиться не более трёхсот раненых, поэтому никаких медикаментов и перевязочного материала мы от германского командования получать не будем. «Расходуйте экономно то, что есть! Должно хватить до конца войны, она скоро уже кончится, наши доблестные войска уже у Москвы», — закончил Шварц своё выступление. О нашем состоянии говорить не буду, оно должно быть понятно каждому советскому человеку, но перед нами находилось несколько сотен раненых, и наша совесть, наш врачебный долг требовали оказывать им хоть какую-нибудь помощь. И мы, медики, а нас набралось шесть врачей и около 15 человек среднего персонала, фельдшеров и бывших санинструкторов, приступили к своим обязанностям. Основной состав раненых были рядовые бойцы. Ранения у них были не очень тяжёлыми и даже в тех условиях, в которых находились пострадавшие, нам удавалось поставить многих на ноги. К моему счастью, а я был назначен старшим хирургом, поставленный над нами помощник начальника госпиталя, ефрейтор, в медицине совсем ничего не понимал, а Шварц, немецкий врач, в ней тоже не очень-то разбирался, а, главное, и не хотел себя утруждать лишней заботой. Он жил припеваючи в Таллине на частной квартире, отлично питался, основательно выпивал и в подробности работы госпиталя не вдавался. Это позволяло нам задерживать на койках уже вполне поправившихся людей. Большая часть из них так в Германию и не попала, а сумела тем или иным способом совершить побег.

— Дело в том, что почти с самых первых дней существования госпиталя, среди раненых организовался подпольный комитет, который взял на себя наблюдение за ходом выздоровления, и представитель которого, связавшись со мной, советовал, кого и когда следует выписать, чтобы тому было легче сбежать. Мы предполагали, что этот комитет связан с подпольными организациями эстонцев. Чтобы не подводить нас, медиков, побеги никогда не совершались из госпиталя. Чаще всего это делалось так. Желая использовать даже раненых, Шварц и его компания заключали сделки с кем-нибудь из эстонских помещиков (ведь с приходом фашистов они вернулись в свои поместья) и требовали от нас направить на работу несколько десятков