— Да понимаете, Борис Яковлевич, уж очень не хочется ворошить это старое и такое тяжёлое, тем более что обо всём весьма подробно я изложил в докладной записке полковнику Скворцову, начальнику СМЕРШа.

— Кстати сказать, я ещё пока и не знаю, что это слово означает.

— СМЕРШ расшифровывается как «смерть шпионам», но мы все, да и они сами, больше привыкли к старому названию — Особый отдел.

— Вы меня простите, Борис Алексеевич, но то, что вы там написали, я не увижу. Расспрашивать Скворцова неудобно, а мне очень бы хотелось, да даже просто нужно, подробно знать вашу историю. Я ещё раз повторяю, что, может быть, я вам чем-нибудь помогу.

— Ну, хорошо, — вздохнув, сказал Рудянский, достал папиросу, закурил. — Тогда слушайте. В июле 1941 года начал формироваться наш медсанбат, в него вошли врачи различных московских клиник, в том числе и Института онкологии, где работал я. Ведь я окончил Первый мединститут ещё в 1922 году и был оставлен при нём на кафедре общей хирургии. В 1925 году перешёл в только что открывшийся Институт онкологии имени Герцена и работал там до начала войны. Наш медсанбат, где я был ведущим хирургом, придали одной из дивизий московского ополчения. В сентябре дивизия выступила из Москвы, заняла линию обороны где-то около Смоленска, туда же направился и наш медсанбат. Однако немцы прорвали линию обороны раньше, чем мы к ней подъехали, и мы наскочили на вражеские танки так неожиданно, что многие даже не успели повыскакивать из машин. Наша колонна в течение нескольких минут была разгромлена. Танки почти в упор расстреливали наши автомашины, хотя на всех имелись ясно обозначенные знаки красного креста. Пытавшихся убежать в лес (встреча произошла на лесной дороге) автоматчики, следовавшие с танками, расстреливали на ходу. Я и ещё несколько человек пытались спасать из горевших и опрокинувшихся автомашин женщин-врачей и медсестёр. Правда, вытащить удалось немногих, да и те почти все были ранены. Через несколько минут мы, а нас собралось врачей, санитаров и работников штаба, ехавших в случайно уцелевших машинах, человек сорок, были окружены немецкими автоматчиками, обезоружены (кое у кого, в том числе и у меня, имелись пистолеты), согнаны в кучу и отведены в сторону от горевших машин. В той стороне некоторое время раздавались автоматные очереди, а затем, когда всё стихло, к нам, уже разутым и почти раздетым нашими конвоирами, подошёл немецкий офицер, лейтенант, и на довольно чистом русском языке произнёс: «Кто вы есть? Комиссар?» — он ткнул в меня пальцем. Я ответил по-немецки, я довольно сносно знаю этот язык, ведь к началу войны я уже был кандидатом медицинских наук и сдавал экзамен по немецкому языку. «Нет, я врач-хирург», — и я показал белую повязку с красным крестом у меня на гимнастёрке. Если вы помните, в то время все медработники были обязаны носить такие повязки. «О-о! — воскликнул немец. — Вы говорите по-немецки, это хорошо. Будете переводчиком». Через меня он расспросил остальных (как потом выяснилось, спаслось 47 человек, всего в медсанбате было 224), кто и какой специальности. Ни одного из политработников медсанбата — ни комиссара, ни политрука в живых не осталось. Искал этот лейтенант коммунистов, но, хотя среди спасшихся и было несколько партийных, их не выдали.

— Наша встреча с танковой колонной произошла часа в два дня, а в шесть часов вечера меня и ещё одного врача-хирурга, раненого в руку, погрузили в нашу уцелевшую машину, с нами село двое немецких солдат, шофёр, конечно, тоже был немец, и нас повезли куда-то на запад. Предварительно нам отдали наши шинели, вещевые мешки, сапоги и пилотки, сорвав с них красные звёздочки. На станции Орша нас погрузили в какой-то поезд в товарный вагон, заполненный чуть ли не до отказа ранеными красноармейцами. Ехали мы целые сутки, в течение которых нас ни разу не выпустили из вагона и ни разу не дали еды или питья. Я и мой товарищ вскоре обнаружили, что среди раненых есть два фельдшера. Все мы оказывали помощь наиболее тяжёлым раненым, а главное, организовали их питание и обеспечение водой. У некоторых из бойцов не успели отобрать фляги с водой и вещевые мешки. Мы старались распределить продукты и, главное, воду так, чтобы поддержать силы наиболее пострадавших. Но всё равно к моменту выгрузки в вагоне находилось пятнадцать трупов. Однако это конвоиров, сопровождавших эшелон, не смутило, они приказали тем из раненых, которые были более или менее трудоспособны, вынести из вагона трупы и сложить их в кучу около железнодорожного тупика, где стоял эшелон.

— Как потом выяснилось, весь состав, вероятно, что-то около двадцати вагонов, был заполнен такими же ранеными, как и у нас, и потому очень скоро почти вся площадь тупика оказалась заваленной трупами. Затем нас построили в колонну, и мы отправились в тот замок, который наш госпиталь занимает и сейчас. Перед этой дорогой двое военнопленных не из нашего эшелона, а, видимо, из какого-то лагеря, принесли большой оцинкованный бак, наполненной вонючей бурдой. Впоследствии мы узнали, что это блюдо именовалось «супом из овощей». На самом деле он готовился из кожуры картофеля, кусков нечищеной свёклы и брюквы. Бурду эту разливали во что придётся, кое-кто брал её даже в пригоршни. Как мы узнали, многие из раненых не ели уже по двое и более суток. До замка от станции было километра три. Поддерживая друг друга, колонна раненых преодолела это расстояние за полтора часа. Некоторые ослабевшие, выскальзывая из рук поддерживающих их товарищей, падали на землю. Упавших и не способных подняться конвоиры пристреливали прямо на дороге. Во дворе замка нас встретил офицер в чине капитана с медицинской эмблемой. Около него стояло десятка полтора пожилых немецких солдат. Капитан вызвал лиц, понимавших немецкий язык, таких вместе со мной оказалось пятеро. Расспросив нас о наших специальностях и узнав, что все мы врачи, он презрительно хмыкнул, но в то же время, по-видимому, и обрадовался. Стоявшая перед ним толпа раненых военнопленных, числом до пятисот человек, очевидно, ему была противна, а работа с ними совсем не соответствовала его желаниям. Наличие довольно большого количества врачей ему было на руку, он понял, что всё касающееся медицины, он сможет спихнуть на них. После этого нам объяснили, что в этом замке гуманное немецкое командование устраивает специальный госпиталь для русских военнопленных, что капитан назначен главным врачом этого госпиталя, начальником, хотя ему и неприятно возиться с «русскими свиньями», но приказ он обязан выполнить. Он приказал