процветания училищ и школ. Недруги не верили в бескорыстие Бецкого, но доказать, что он допускал «злоупотребления», не мог никто. Разве что в амурных делах он не слыл аскетом, даже в преклонных летах, но это в галантном веке, да ещё и в высшем свете, не считалось чем-то предосудительным.

И всё-таки Екатерина, поначалу доверявшая Бецкому безоглядно, с годами стала испытывать ревность к его репутации выдающегося просветителя. «Бецкой присвояет себе к славе государской», — говорила императрица. Его больше не приглашали во дворец читать Екатерине мудрёные книги. Бецкому оставалось гадать, что это — опала или просто старость? Он тихо отошёл в сторону от дел. И регалий, и имений для безбедной жизни ему хватало. Да и здоровье стало сдавать. Увы, Бецкой не оставил мемуаров.

Иван Бецкой

Просветитель умер в глубокой старости, на десятом десятке, так и не создав семьи и не оставив наследников. Он остался в истории единственным носителем своей фамилии. Гавриил Державин написал стихи «На кончину благотворителя»:

Кто в бранях лил потоки крови,

Кто грады в прах преобращал, —

Ты, милосердья полн, любови,

Спасал, хранил, учил, питал;

Кто блеск метал — ты устранялся;

Кто богател — ты ущедрялся;

Кто расточал — ты жизнь берег;

Кто для себя — ты жил для всех.

Эти стихи шли от сердца, никто не сомневался ни в искренности Державина, ни в истинных заслугах Бецкого перед Россией. Большую часть наследства просветителя получила императрица Мария Фёдоровна, ставшая попечительницей воспитательных домов после смерти их основателя. Она продолжила многие его начинания.

Николай Лобачевский. Колумб математики

Учёные считают, что легче было разрушить догмат о неподвижности Земли, чем открыть новые принципы геометрии. Последнее удалось Николаю Лобачевскому — величайшему математику XIX столетия.

Сын незаметного чиновника, служившего в нижегородском департаменте геодезии, он не получил ни богатого наследства, ни блестящего домашнего образования. Но всё-таки окончил Казанскую гимназию, а затем и университет, в котором считался талантливым шалопаем. «Лобачевский подает примеры худые для своих сотоварищей, в характере упрям, нераскаян, часто ослушен и весьма много мечтателен о себе самом», — писал о нём в рапорте начальству «инспектор студентов». Его подозревали и в безбожии, в покушении на признанные основы мироздания — в том числе на привычную и почти канонизированную евклидову геометрию. По тем временам — серьёзные обвинения. Как-то он отсидел в карцере три дня на хлебе и воде за пиротехнические опыты: запустил ракету в университетском дворике. В другой раз Лобачевский демонстрировал перед товарищами мастерство верховой езды, оседлав… корову. Легенды о его шалостях долго передавались из уст в уста в Казанском университете. Лобачевскому даже пришлось каяться перед профессорами за дурное поведение — иначе, несмотря на блестящие способности, молодого математика не допустили бы до работы со студентами.

Он никогда не читал лекций по учебникам, только по своим тетрадям. Без рутины. 23 февраля 1826 года Лобачевский произнёс перед казанскими коллегами доклад «Сжатое изложение начал геометрии». Эта дата считается точкой отсчёта в истории нового направления в науке — неевклидовой геометрии. Но слушали его невнимательно. Лобачевский ждал обсуждения, а его товарищи просто были не способны рассуждать о таких материях. В тот вечер математик доказал возможность новой, неевклидовой геометрии. Пятый постулат античного математика гласил, что «через точку, не лежащую на данной прямой, проходит одна и только одна прямая, параллельная данной». Лобачевский доказал: таких прямых должно быть не меньше двух. Это меняет представление о реальности, меняет все расчёты, открывает новые горизонты.

Вскоре на труды Лобачевского обрушился корифей отечественной математики того времени — академик Михаил Остроградский. «Безумцем» считал Лобачевского и Николай Чернышевский — любимец «прогрессивной молодежи». «Не учёность, но, по крайней мере, здравый смысл обязан иметь каждый преподаватель, а в «новой» геометрии зачастую недостает и последнего», — язвил журнал «Сын Отечества». Насмешки вызывает даже заголовок его книги, вышедшей в 1835 году — «Воображаемая геометрия». Печатно ответить на пасквили Лобачевскому не позволили.

Вряд ли его удивляло непонимание: он немало знал о судьбах учёных, чьи открытия меняли давно сложившиеся представления о научной истине. Оценить его математические открытия сумели немногие. В России — товарищ по Казанскому университету, профессор математики Пётр Котельников, в Европе — «король математиков» Карл Фридрих Гаусс.

Тем временем в Казанском университете царил Михаил Магницкий, без лишних раздумий увольнявший профессоров за неблагонадёжность. Университет стал напоминать монастырь со строгим уставом. Но к Лобачевскому Магницкий, как ни странно, благоволил: «Он при мне никогда и ни о ком не сказал худого слова. За это я его и уважаю». Молодой математик стал деканом физико-математического факультета, ординарным профессором. Когда Лобачевскому исполнилось 35 лет, его назначили ректором университета. Он оказался необычным управленцем. Не воровал, не любил почестей, в его речах того времени — прямота и простодушие: «Нужно готовить работников, а не пустобрёхов, из программ и лекций следует удалить суемудрие, суесловие, суеверство и суемыслие».

Николай Лобачевский

Как ректор Лобачевский — бескорыстный, исполнительный, далекий от политики — вполне устраивал власти и удержался на этой должности почти два десятилетия. За это время университет преобразился. Возводились новые просторные корпуса — причем благодаря расчётам Лобачевского при строительстве удалось сэкономить для казны немалую сумму. А ещё он вдохновенно читал лекции по геометрии, тригонометрии, алгебре, анализу теорий вероятностей, механике, физике, астрономии и гидравлике. Он многое успевал, только от бессонниц всё реже напоминал весёлого студента. В 1836 году университет посетил император Николай I — и остался доволен стараниями ректора, которого наградил орденом Св. Анны II степени. Вскоре Лобачевский стал действительным статским советником и потомственным дворянином.

Его ценили как организатора университетского образования, организатора новых кафедр. В Казани, впервые в России, стали всерьёз изучать китайскую, монгольскую культуру. Но математический мир Лобачевского не принимал. Символично, что его самой заметной научной наградой в России стала серебряная медаль Императорского общества сельского хозяйства — за усовершенствования в обработке шерсти у овец-мериносов. Конечно, овцеводство для Лобачевского было лишь второстепенным увлечением. Все его научные прозрения связаны с математикой. Новые труды он публиковал регулярно, но столичные учёные относились к ним равнодушно. Трагедия непонимания не мешала его карьере. Всё развивалось, на первый взгляд, благополучно, но в 1846 году, после 35‐ти лет службы в университете, Лобачевскому неожиданно дали полную отставку. Повод был веский — он действительно тяжело болел. Да и новый министр народного просвещения Платон Ширинский-Шихматов