«Я возьму такси», – предложил Рудольф, но Фонтейн и слушать об этом не желала.

Через сорок минут он снова ей перезвонил:

«Это Нуреев».

«Неужели мой шофер вас не нашел?» – пришла в полное замешательство Фонтейн. Всегда уравновешенная и предусмотрительная, она привыкла учитывать любую мелочь. Встревожившись, Марго стала умолять Рудольфа не уезжать из аэропорта и никуда не ходить, пока она не свяжется с шофером.

«Нет, я все-таки возьму такси», – решил он.

Когда Рудольф наконец вышел из такси около ее дома в Южном Кенсингтоне, Марго сразу же заметила его «ноздри». Нуреев оказался ниже, чем она ожидала (Фонтейн возвышалась над ним, стоя на крыльце). А «его подвижное, выразительное лицо, – вспоминала она потом, – имело тот странный бледноватый оттенок, который присущ очень многим танцовщикам из России».

В доме Фонтейн на Терло-плейс – элегантной усадьбе близ музея Виктории и Альберта, с зеленой подъездной площадкой, обрамленной одинаковыми строениями из известняка в георгианском стиле, – размещалось также панамское посольство. Когда Рудольф вошел внутрь, его внимание привлек портрет Фонтейн в холле. Художник Пьетро Аннигони запечатлел на холсте маслом Марго в традиционном панамском костюме. Длинная лестница вела из холла на второй этаж – в просторную голубую гостиную, обставленную французской мебелью, типичной для обстановки посольства, с темно-бордовыми шторами в пол. Рудольф ожидал, что Фонтейн будет держаться с ним официально, но он не нашел в Марго и грамма снисходительного высокомерия великой балерины. Ее естественность и любезность сразу же расположили гостя. А когда Нуреев, Фонтейн и Колетт Кларк сели пить чай (и Рудольф положил себе пять кусочков сахара, припомнила Марго в своих мемуарах), двое танцовщиков принялись присматриваться друг к другу. «Меня совершенно поразило ее теплое, простое обращение, лишенное какой-либо суетливости», – рассказывал впоследствии Нуреев. Фонтейн, по свидетельству Кларк, тоже вела себя «очень мило, общительно и флиртовала с ним». Марго в свою очередь почувствовала облегчение, когда Рудольф, наконец, отбросил осторожность и улыбнулся на какие-то ее слова. «Я и не знала, что русские смеются, – призналась ему балерина, пораженная тем, как живо отражались на его лице все эмоции. – Они выглядели такими серьезными, когда мы там были».

Потом Фонтейн умчалась на коктейльную вечеринку, предоставив Колетт сопровождать Нуреева на «Жизель» в постановке «Балле Рамбер». Директор, Мари Рамбер, в 1920-е годы открыла первую в Англии постоянную балетную школу-студию и на ее базе создала собственную труппу – старейшую из ныне действующих танцевальных трупп в Британии, – в которой начал свою карьеру хореографа Фредерик Аштон. Зачинательница современного британского балета, Рамбер одно время выступала в кордебалете «Русского балета Дягилева» и помогала Нижинскому при постановке «Весны священной», в которой она тоже танцевала. В «Автобиографии» Нуреев написал, что Рамбер показалась ему «удивительно живой маленькой женщиной… Ее темные глаза сверкали, когда она рассказывала о Нижинском». На самом деле эти двое невзлюбили друг друга с первого взгляда. Кларк это поняла сразу, как только хорошо знакомая ей Рамбер, беседуя с Нуреевым за кулисами, перешла с русского языка на английский: «Ей нравились милые, хорошие, невинные и приятные люди, каким Рудольф явно не являлся. Он уже тогда был очень сильной личностью. Похоже, он ее напугал и уж точно напугал меня. Его не интересовал никто, кроме Марго, как это ни странно. Он знал: она самая главная».

Впрочем, Фонтейн еще не была им полностью завоевана. «Он мне понравился на девяносто процентов, – призналась она в тот же вечер Кларк. – Но я пару раз заметила в его глазах стальной блеск». И только со временем Марго поняла, что этот блеск вовсе не свидетельствовал о холодности, а был «признаком страха». И, как кошачье шипенье, готов был «проявиться при малейшем подозрении на атаку извне».

Следующие два дня Рудольф инкогнито изучал Лондон: на двухэтажном автобусе он доехал до Тауэра, потом прогулялся по Гайд-парку, посетил Национальную галерею. Начитавшись в свое время Диккенса, Нуреев ожидал увидеть «Лондон таким, каким он его описывает – со старыми, узкими, живописными, кривыми улочками». И с удивлением обнаружил, что город вовсе не был настолько зловещим и унылым, как изображал его писатель. «Наверное, Лондон вас приятно удивил после России», – предположила Колетт Кларк. Она рассчитывала услышать, как Рудольф начнет превозносить его достоинства. И опешила, услышав в ответ: «Меня удивило только одно – тут все дома одинаковые».

Фонтейн тоже танцевала «Жизель» в тот приезд Нуреева в Лондон. Надумав познакомить его с Королевским балетом, Марго попросила своих хороших друзей – Найджела и Мод Гослинг сопроводить его в театр. Арт-критик Найджел работал в «Обсервер», а его жена Мод (в девичестве Ллойд) была одной из первых балерин «Балле Рамбер». Информированность Мод и интерпретационное мастерство Найджела позволили им создать превосходный творческий союз: они писали критические статьи о балете под псевдонимом Александр Блэнд, позаимствованным из «Повести о поросенке Блэнде» Беатрис Поттер. В Рудольфе они нашли для себя самую долговечную тему, а для него они стали «приемными родителями» на Западе, обеспечив ту же заботу, поддержку и защиту, которыми его прежде окружали Пушкины.

Не столько красивый, сколько видный, высокий лысеющий Найджел с прямой осанкой и величественной посадкой головы, источал безмятежную невозмутимость и обладал внушительным, авторитетным голосом. Интерес к балету в нем зажегся благодаря знакомству с Мод, уроженкой Южной Африки. Из прихоти он решил брать уроки танца в школе Рамбер, и Мод стала его учительницей. Через пять лет, в 1939 году, они поженились. Ллойд была любимой музой хореографа Энтони Тюдора, сочинившего для нее главную роль в «Сиреневом саду» – проникнутом психологизмом балете, ставшем его знаковой работой и классикой. А убедил Гослингов объединить свои силы, чтобы писать о балетном искусстве для его журнала «Балет», Ричард Бакл. Сердечная и нежная Мод была любимицей английского танцевального мира. Ее миловидное, утонченное лицо, обрамленное мягкими седыми локонами, редко омрачала нахмуренность. А ее умение поладить с любым человеком сполна проявилось за время долгой и тесной дружбы с Тюдором, который был известен своим острым, едким языком и часто впадал в плохое расположение духа, из-за чего многие танцовщики побаивались с ним работать[157].

Гослинги видели выступление Рудольфа на гастролях Кировского в Париже и пополнили число его первых почитателей на Западе. В ответ на статью Арнольда Хаскелла «Печальная история» они мгновенно встали на защиту Нуреева и опубликовали статью «Поистине печальная история!» – знаменитую отповедь Александра Блэнда. Раскритиковав Хаскелла за неверное истолкование фактов, снисходительное отношение к правам и «свободам» советских граждан и ошибочный вывод о том, что Нурееву суждено стать «недолговечной сенсацией», Блэнд написал: