греческого бога с квадратным подбородком, высоким лбом и яркими голубыми глазами. И, когда он заходил в комнату, все взгляды сразу обращались на него. Несмотря на то что Бруна больше тянуло к представителям своего пола, среди его любовников были и мужчины, и женщины. Первый серьезный роман у него случился в восемнадцать лет – с балериной Соней Аровой. Они влюбились друг в друга в Лондоне в 1947 году, когда оба танцевали в труппе «Метрополитен-Балет»[150], и вскоре обручились. Но уже тогда было известно о бисексуальности Бруна. Одному из его бывших коллег запомнилась вечеринка их труппы в Лондоне, на которой кто-то из танцовщиков, изображая Арову, напевал: «Кто ж сейчас его целует, кто сейчас его милует?» «И все мы понимали, на что он намекает. Ну, да».

Брун и Арова часто разлучались. В 1949 году Эрик получил приглашение выступать в нью-йоркском сезоне «Американ балле тиэтр». Датчанина тогда почти не знали в Америке, но в число его немногих восторженных почитателей за океаном входил Блевинс Дэвис, руководитель и главный спонсор «Американ балле тиэтр». Дэвис уговорил основательницу труппы Люсию Чейз взять Бруна, а затем, втайне от Бруна, обеспечил ему гонорар. Кроме того, он оплатил ему каюту первого класса на океанском лайнере «Америка» и сам сопровождал его в пути. Брун быстро разгадал истинные мотивы неожиданной щедрости Дэвиса. «Во время путешествия я понял, что у него имелись определенные наклонности, – рассказывал танцовщик. – [Дэвис] тем или иным способом оказывал мне знаки внимания. Я был еще совершенно невинным в этом отношении и радовался обручению с Соней Аровой… Но мне было все равно. Я направлялся в Соединенные Штаты, готовился танцевать в солидной американской балетной труппе. И на берег я сошел, думая, что меня ждет совсем новый мир».

Однако в «Американ балле тиэтр» Брун со смятением осознал, что почти все танцовщики считали его «дружком» Блевинса Дэвиса. Бродившие в труппе сплетни сильно расстроили Эрика. Они не только заклеймили его гомосексуалистом, но и подразумевали, что его взяли в балет вовсе не за талант. Слухи еще более усилились, после того как Эрик поселился на несколько недель в доме Дэвиса в Индепенденсе (штат Миссури). Брун поехал туда по настоянию Люсии Чейз, заметившей интерес к нему Дэвиса и надумавшей поспособствовать счастью своего патрона. По случаю двадцать первого дня рождения Бруна Дэвис устроил вечеринку, на которую пригласил свою близкую подругу Бесс Трумэн. Но сам Брун Дэвисом не заинтересовался и, пока гостил в его доме, как мог, отбивался от его заигрываний[151].

Следующие несколько лет Брун разъезжал между Данией и Америкой, встречаясь с Аровой при любой возможности. Но в итоге пара все-таки расторгла свою помолвку, затянувшуюся на пять лет. Случилось это после того, как Арова в 1954 году последовала за Бруном в «Американ балле тиэтр» и нашла там… совсем другого Эрика[152]. Она быстро обнаружила, что Брун стал пользоваться успехом у мужской части труппы и сблизился с такими танцовщиками, как Скотт Дуглас, о чьей гомосексуальной ориентации было известно всем поголовно. В сердце Сони закралось подозрение, что и Эрик мог быть геем. Правда, прямо говорить ему об этом она не стала, просто высказала опасения насчет их будущего. «Эрик считал, что нам следовало остаться вместе. Но у меня не было уверенности, что я сумею справиться с такой ситуацией. Он по-прежнему питал ко мне чувства, а вот я ощутила отчуждение. Я была слишком молода, чтобы понимать больше. Мне не хотелось, чтобы он погряз в чем-то, что в итоге принесло бы ему разочарование. Я смутно представляла себе будущее», – рассказывала потом Арова. Но, даже перестав быть невестой Бруна, она осталась в числе его самых задушевных друзей.

Брун тщательно оберегал свою личную жизнь за пределами сцены; и даже его немногим близким друзьям известны были только скупые подробности. И хотя он не скрывал своих гомосексуальных романов, как это делали большинство артистов его поколения, обсуждать Эрик их не любил. «Об этом в те дни предпочитали не говорить», – подтвердила Арова, вспомнив одного знакомого им датского танцовщика, который не смирился со слухами, что он гей, и наложил на себя руки. По свидетельству еще одной подруги Бруна, Марит Гентеле, Эрик не считал себя адептом однополой любви. Возможно, в Копенгагене тогда к гомосексуализму относились терпимее, чем в других городах Европы, но, по мнению урожденной шведки Гентеле, «в Датском королевском балете довлели консервативные убеждения, и гомосексуализм не поощрялся. Там существовала традиция семейной преемственности танцовщиков, и многие члены труппы были отпрысками бывших артистов. Танцовщиков-геев было очень мало».

Известность Бруна в Америке неуклонно росла, но только в 1955 году он своим дебютом в «Жизели» с Алисией Марковой закрепил за собой репутацию первой звезды среди мужчин Американского балета. Выдающаяся английская балерина была старше Эрика на двадцать лет[153]. «Быть может, эту дату следует вписать в анналы балетной истории, – заявил в “Нью-Йорк таймс” ведущий балетный критик страны, Джон Мартин. – Казалось, будто величайшая Жизель дня сегодняшнего вверяла священное наследие, возможно, величайшему Альберту дня грядущего… Его танец словно бархат…»

Если Брун был единственным танцовщиком, которого Нуреев считал себе ровней, то он был и единственным человеком, которому Нуреев позволял властвовать над собой. «Научи меня этому», – часто обращался он к Эрику. «Если Эрик блестяще исполнял какую-то роль, Рудольф не успокаивался, пока не начинал танцевать эту партию столь же блестяще, – вспоминала Розелла Хайтауэр. – Для него это был огромный стимул в течение очень долгого времени». Не меньше восхищавшийся им Брун всячески помогал Нурееву; он передавал ему все свои знания и умения, не считаясь с риском, что Рудольф однажды затмит его. Их отношения с самого начала были бурными и всегда напряженно-эмоциональными. «Ну прямо Стриндберг», – оценил их «датский принц» через несколько лет. По свидетельству Аровой, «Рудольф был переполнен чувствами к Эрику, а Эрик не знал, как с ним справиться. Рудольф его выматывал». А Виолетт Верди отмечала: «Руди был настолько напористым, настолько иным, настолько голодным после исхода из российской пустыни. Он просто хотел того, чего хотел».

И на сцене, и за ее пределами они являли собой два резко контрастировавших характера. Вспыльчивый и легко провоцируемый Рудольф мгновенно вскипал и взрывался; а спокойный и всегда контролировавший себя Брун замыкался. Надеясь оградить их обоих от сплетен и сберечь деньги Рудольфа, которых у него пока было мало, Брун предложил другу пожить в обители своего детства, которую он недавно выкупил у матери, но продолжал с ней делить. Очаровательный двухэтажный кирпичный дом в Гентофте, пригороде