Водоворот в моей голове становится все сильнее. Я больше не могу ничего делать. Я не могу дышать, не могу смотреть, я могу только еще больше вытягиваться навстречу ему и стонать, задыхаться и визжать от каждого его поцелуя, и все это одновременно, пока внутри меня все накаляется, все дрожи, и я кончаю. Это происходит так интенсивно, так мучительно красиво, так в стиле Нокса, что мне кажется, что я сейчас растворюсь. Меня уносит вибрирующими волнами, которые подхватывают мое тело.

Момент, в котором я просто дрейфую, полностью отрешившись от всего, и наслаждаюсь тем, как движения волн медленно, медленно, медленно стихают.

Мы отодвигаем покрывало, и Нокс ложится рядом со мной. Он обнимает меня за плечи и притягивает к себе, моя щека лежит у него на груди.

– Такого, – говорит он, – обычно не бывает.

Я смотрю на него:

– Не бывает в хорошем смысле?

– Лучше, чем в хорошем. Так, дай мне пару минут, и я буду готов повторить.

Я смеюсь:

– Для такого я слишком устала.

– Это тоже хорошо. Остального я жду как минимум с таким же нетерпением.

– Чего остального?

Мой голос звучит сонно. Я почти отключилась.

Голос Нокса, когда он говорит, я воспринимаю лишь как теплый, далекий рокот, но я слышу его слова и забираю их с собой в сон, бережно укутав в моем сердце.

– Засыпать и просыпаться рядом с тобой.

Рождественские пожелания и поцелуи под омелой

Нокс

Мы с Пейсли лежим на полу перед камином.

Огонь потрескивает, а по радио играет «Last Christmas». Она положила голову на диванную подушку и листает Skate Magazine. Ее ноги лежат на моем бедре, и она время от времени пошевеливает пальцами. Между нами стоит тарелка с печеньем «спекулос» и имбирными пряниками. Я сдерживаюсь, чтобы не слопать все самому в считанные минуты, но фактически это испытание терпения. У Пейсли уходит целая вечность на то, чтобы съесть одно-единственное пряничное сердечко. Она обгрызает его уже пятнадцать минут и останавливается всякий раз, когда погружается в интересную статью.

Она переворачивает страницу.

– Не мог бы ты перестать так на меня смотреть?

– Как?

– Как будто ты хочешь наброситься на мой пряник.

– Просто ты его так долго ешь!

– Нет. Просто я не такая обжора, как ты.

Я стону, откидываюсь головой на диван и хватаю телефон. Пора ответить на несколько сообщений в «Инстаграм», пока папа не вышел из себя и не натравил на меня контент-мейкера.

Пейсли откладывает журнал и смотрит на меня:

– Во сколько сегодня начинается ужин?

Я как раз открываю жуткое сообщение от фанатки, которая пишет, что хочет подарить мне пятерых детей.

– Не знаю. Спроси у Гвен.

– Она не отвечает.

– Кажется, в семь.

Сегодня канун Рождества. С тех пор как я себя помню, у нескольких близких друзей Аспена была традиция собираться в «Закусочной Кейт» на праздничный ужин. Это началось с нашей семьи и семьи Арии, потому что мама, Рут и Кейт были неразлучны. После смерти родителей Уайетта я стал брать его и Камилу с собой. Уильям тоже всегда там присутствовал, потому что он одинок, хотя никогда в этом не признается.

– Ариа тоже приедет? Я бы хотела с ней познакомиться.

Я удаляю очередное сообщение с просьбой родить мне детей и убираю телефон.

– Боюсь, что да.

Пейсли подползает ко мне, кладет голову мне на колени и смотрит на меня снизу вверх. Радиоведущий рассказывает об участившихся метелях и резком спаде температуры и объявляет следующую песню: «Santa Tell Me» Арианы Гранде.

– Почему боишься? Я думала, вы дружите?

– Да, дружим. Но это будет первое Рождество с того случая с Уайеттом. Это будет первый раз, когда они снова увидят друг друга. Не знаю, ждет ли он ее. И как он отреагирует.

– Ох. Они долго были вместе?

– Пять лет. Может быть, даже шесть. Они начали встречаться в старших классах, когда нам было по четырнадцать, кажется. Они были неразлучны. После смерти родителей Уайетта, Ариа была единственной, кто заботился о нем и Камиле, помимо меня. Она делала для него все.

Пейсли берет мою руку и гладит каждую костяшку, как будто хочет ее нарисовать.

– Тогда почему он ей изменил? Разве он не любил ее?

Я не могу сдержать смешок. Если Уайетт кого-то и любил, то это была Ариа Мур.

– Конечно, он ее любил. Но я не знаю, для него это было тяжелое время. Его родители умерли, и они с Камилой обезумели. Напивались до полусмерти, принимали наркотики, пробовали все, лишь бы не думать об этом. Вряд ли Уайетт тогда понимал, что он делал.

– Это ужасно, – говорит Пейсли. – А потом он потерял и ее, так и не поняв, почему?

– Ну, я ему рассказал, почему. Но он не помнил.

Пейсли смотрит на огонь:

– Гвен из-за этого ужасно переживает.

Я глажу Пейсли по волосам, прядь за прядью:

– Я знаю.

– Она тебе сказала?

– Ей не нужно. Они с Арией были хорошими подругами. Достаточно взглянуть на ее лицо, когда рядом Уайетт.

Наш разговор прерывается, когда по лестнице спускается мой отец. Он смотрит на свои умные часы, проходя через гостиную, а когда поднимает глаза и видит нас с Пейсли, замирает на полпути и смотрит на нас. Несколько секунд он ничего не говорит, потом закатывает глаза, закрывает лицо руками и издает приглушенное «уф».

– Нокс, – говорит он.

– Да?

Он поднимает голову, подходит к нам и садится на спинку дивана. Брюки его костюма помяты. Отец складывает руки на коленях.

– Пожалуйста, скажи мне, что это неправда.

– А что тогда?

Его взгляд переходит на Пейсли и обратно на меня.

– Это лучшая домработница из всех, что у нас были.

– И?

Папа сжимает челюсти. Я вижу, что он хочет что-то сказать, но не хочет делать это при ней. Несколько секунд он колеблется, а потом, похоже, приходит к выводу, что все же должен высказаться.

– Ты ее отпугнешь. Как и всех остальных до нее.

Пейсли сползает с моих коленей и садится рядом со мной. Мне становится жарко. Она знает, что до нее я не отличался воздержанием, но мне все равно не по себе от того, что отец рассказывает о том, что я сплю со всеми нашими домработницами.

– С Пейсли все иначе, – говорю я. – Это другое.

Папа хмурится:

– Другое?

– Да. На этот раз все серьезно, папа. Правда.

Вообще-то, я говорю это не ради него, а потому что хочу, чтобы Пейсли мне поверила. Пусть папа думает, что хочет. Но я