больше. Он стягивает ее через голову, и я чувствую упругую, теплую кожу. Я видела его таким несколько раз, без верха, но никогда так близко. Никогда так осязаемо. Я задыхаюсь, разглядывая его, и только сейчас понимаю, в какой прекрасной форме находится Нокс.

Каждый. Сантиметр. Его. Тела.

Я кладу палец на его грудную клетку и провожу линию вниз, к выступающим мышцам живота. Я поглаживаю очерченную область ребер, считая каждую мышцу: четыре, шесть, двенадцать, восемнадцать. Нокс, Боже правый, Нокс, как это возможно, такое тело, как это возможно?

Кончик моего пальца доходит до одной конкретной линии, от которой все мысли в моей голове превращаются в вихрь из разноцветных струек. Внезапно мне кажется, что я попала в водоворот на линии, ведущей к тем местам, которые от меня скрывает пояс его джинсов. Я тяну за него, даже этого не осознавая, потому что в голове у меня бурлит водоворот. Нокс смеется, глубоким, тихим голосом. Смех такой красивый, что мне хочется его поймать. Он снимает брюки. Пара движений, не более, и вот они уже на полу. Матрас прогибается, и Нокс ложится рядом со мной, подперев голову локтем. Даже в таком положении у него нет ни капли жира, а ведь это невозможно. Я занимаюсь спортом каждый день на протяжении многих лет, утром, днем и вечером, и даже у меня есть жир. У всех есть жир. А у Нокса – нет, и это обстоятельство что-то со мной делает, дает мне крупицу информации, которую я хочу схватить и прочитать, но почему-то не могу до нее добраться, почему-то она от меня ускользает. Думаю, это важно. Думаю, что мне нужно это знать, что мне необходимо это знать. Но водоворот…

Водоворот мне этого не позволяет.

Нокс наклоняется. Он покусывает мое ухо, и я понимаю, что мокрая как никогда в жизни. Он поворачивает мою голову, проводит языком по моим губам, и это дико, огненно, жарко. Его пальцы возятся с пуговицей моих джинсов, пока я вдруг не оказываюсь рядом с ним с голыми ногами и в мокрых трусиках.

Я отстраняюсь от его губ, опускаю взгляд вниз, смотрю на его серые трусы-боксеры. Там выпуклость. Бугорок и мокрое пятно. Я протягиваю руку и касаюсь его прямо там, в этом месте. Его ногти впиваются в мою талию, он закрывает глаза и издает звук, который заставляет меня раздвинуть ноги, потому что если я этого не сделаю, то взорвусь. Сто процентов.

Выражение его лица, это узнаваемое томление позволяет мне двигаться дальше. Мой палец проникает под пояс его боксеров, дальше, дальше, дальше, пока моя рука не касается той части тела Нокса, которая прижимается к моей коже, теплая, твердая, пульсирующая. У меня не так много опыта, в основном по принуждению, но я хочу сделать все правильно. Я глажу его, не отрывая взгляда от его лица, пытаясь понять, правильно ли я делаю, нравится ли ему.

Губы Нокса приоткрываются, он дважды, трижды, четырежды стонет, потом зарывается носом в мои волосы, кусает за ухо, в шею. Я продолжаю и хочу, чтобы он продолжал, и он продолжает, Боже, и как! Его рука исчезает в моих трусиках, он кладет палец на мой клитор, и мне кажется, что я сейчас умру. От напряжения все тело вибрирует. Нокс точно знает, что делает. Он проводит большим пальцем по кругу, слегка надавливая, не слишком сильно и не слишком слабо, и я становлюсь все влажнее, влажнее, влажнее. Мне так жарко, что кажется, будто я сгораю, и что-то начинает мною управлять. Я не думаю о том, что правильно, что я могу делать что-то не так, нормально ли то, что я делаю. Я просто действую. Я стягиваю с Нокса трусы-боксеры, осознавая то, что вижу, широко открытыми глазами, а кожа на шее горит, потому что мне жарко, жарко, очень жарко. Я хватаю его член одной рукой, двигаю ею вверх-вниз, и слышу его гортанный стон. Он пытается и дальше ласкать меня, но замечаю, что сбиваю его, понимаю, что он едва на это способен, потому что все его тело дрожит. Я глажу ладонью мокрое пятно, Нокс опускает голову, прямо на маленький Плутон на покрывале, а затем снова поднимает ее и кусает меня за плечо. Не сильно, совсем чуть-чуть, наверное, потому что тоже думает, что может взорваться.

– Это…

– Это все, – говорит он. – Все, Пейсли.

Я продолжаю. Я касаюсь его, замечаю, как он становится все влажнее и влажнее на моей ладони, смотрю на него, наблюдаю за красными пятнами, ползущими по его шее, целую его. Быстрые, отрывистые поцелуи, потому что он все еще дрожит от желания, от страсти. Он тянет меня за волосы, ровно настолько, чтобы мне было терпимо, и чтобы у меня все внутри затрепетало. Он откидывает голову назад, вена на его шее неистово пульсирует, и я целую это место, чтобы успокоить ее, но от этого становится только хуже. Нокс издает звуки, от которых у меня по всему телу бегут мурашки, и я хочу, чтобы он застонал снова, снова, снова, снова, и он стонет, а я тем временем провожу рукой по его члену. Его лицо полностью открыто, полностью предоставлено мне, его губы, эти губы, как я люблю их – а потом Нокс поднимается и кончает, кончает на мою руку, на свой живот. Это мерзко, ужасно мерзко, но мне никогда так не нравилась мерзость, как сейчас.

Все его тело замирает. Несколько секунд не слышно ничего, кроме нашего учащенного дыхания, наши животы соприкасаются с каждым вдохом и выдохом, наши сердца бьются друг для друга.

А потом Нокс внезапно оказывается на мне. Он сжимает мои руки над головой, покрывает поцелуями изгиб моей челюсти и переходит к пупку. Две секунды – и вдруг на мне больше нет трусиков. Вот и хорошо, к черту их. Я лежу под ним, каждый нервный пучок в напряжении, ноги раздвинуты, только здесь, только для него. Он проводит теплым языком по моему лобку и я… Взры-ва-юсь.

Мои пальцы впиваются в покрывало, посылая рябь по Солнечной системе, путая все вокруг, а он прижимается губами к моему клитору и целует его, посасывает, лижет, помогите, помогите, помогите, что он делает, что он делает?

Теперь я знаю, знаю, почему каждому мужчине это нравится, почему каждый мужчина этого хочет. Я зарываюсь пальцами в его волосы, потому что мне нужна поддержка, потому что я с трудом выдерживаю, когда его полная нижняя губа гладит мое самое чувствительное