на меня рассчитывает весь спортивный мир. Интересно, что бы сказала Пейсли, расскажи я ей о стероидах? Если бы она узнала, что я так сильно хочу исполнить папину мечту, отвлечь его от мамы и сделать его счастливым, что каждый день делаю себе инъекции стероидов и подвергаю свое здоровье риску? Я не могу вот так просто остановиться, даже если захочу.

Пейсли открывает бардачок и достает сборник лучших песен «Дисней». Она пробегается глазами по списку песен на обороте, затем вставляет диск, нажимает «далее», «далее», «далее», мимо шестой песни, останавливается на восьмой, закрывает футляр щелчком и откидывается на спинку сиденья. Смотрит на меня и улыбается. Ждет.

Я тоже жду, хотя уже знаю, какая песня сейчас прозвучит. Я знаю список наизусть, но сейчас все кажется другим, потому что этот момент придает песне новый смысл.

В машине звучит голос Фила Коллинза, переполняя мое сердце.

Сила, мужество и мощь,

Ум пытливый и живой,

Все придет к тебе само собой.

Лишь в конце пути-дороги

Сможешь ты ответ найти,

Сможешь только на вершине

Ты дух перевести.

Я слушаю песню с закрытыми глазами, потому что в этот момент во мне слишком много эмоций.

Прилежен будь, и сбудутся мечты.

Время быстро-быстро мчится,

И ждет немало дел,

Сможет все осуществиться,

Чего ты так хотел!

Сын людей, глянь в облака,

Знай, настанет славный день,

Станет твердою рука,

И мужчиной станет сын людей!

Сын людей, сын людей,

Мужчиной станешь ты!

Его голос стихает. Я выключаю двигатель, беру Пейсли за подбородок и целую. Теплые губы. Наэлектризованное покалывание. Запах снега и что-то еще, не знаю, что именно, может, любовь, может, тоска. А может, что-то среднее.

Я отстраняюсь от нее, провожу пальцем по ее ушам, а затем открываю дверь машины. Холод врывается внутрь, словно неумолимый поток, который хочет унести меня прочь.

– Идем со мной.

– Что ты задумал?

Я ухмыляюсь:

– Свидание.

Все, на что я надеялась

Пейсли

Темно. Ели вокруг нас кажутся мрачными. Они тихонько танцуют среди кружащихся снежинок, мне видится меланхолия в каждом их выдуманном движении.

Нокс держит меня за руку. Наши шаги скрипят по снегу. Наконец, мы доходим до хижины. Я кладу руку на дерево и слышу звук железа, скользящего вверх по петле. Нокс открывает дверь, и когда я захожу внутрь следом за ним, а в нос ударяет запах сена и конского навоза, я понимаю, где мы находимся.

– Амбар Уильяма, – говорю я.

Проходит несколько мгновений, в течение которых я стою на одном месте в кромешной тьме, а Нокс несколько раз ругается, натыкаясь на разные предметы. Но вот я слышу щелчок зажигалки, различаю очертания ведер, вил и седел, а несколько секунд спустя Нокс одаривает меня своей самой широкой улыбкой в свете старинного фонаря. Пламя отбрасывает тень на его лицо, переплетая цвета. Темное, светлое, черное, красное, тень, свет. Свеча раздевает Нокса догола. Чувственно раздевает. Она говорит: «Вот он, посмотри на него, я тебе его покажу, тебе нравится?»

И мне нравится. Еще как нравится.

– Так что мы тут будем делать? – спрашиваю я.

Нокс зажигает второй фонарь и протягивает его мне:

– Будем ездить верхом.

– Ездить верхом?

– Тебе объяснить, как это делается? Ладно. Сначала садишься на спину лошади, она двигается и везет тебя. И-и-и-или садишься на колени к мужчине, желательно ко мне, и двигаешься, пока…

– Скажи это вслух, и я суну Салли перед носом комбикорм, но не дам ей его, чтобы она тебя лягнула, когда ты будешь стоять за ней.

Нокс смеется. Фонарь царапает пол, когда он ставит его и целует меня в макушку.

– Я хотел быть достаточно романтичным, чтобы подготовить тебе лошадь, но, боюсь, я ужасно некомпетентен в этом деле. Уильям мне помог, – он кивает на двух лошадей, уже оседланных и взнузданных. – Тебе достанется лошадь андалузской породы.

– Я не умею ездить верхом.

В его глазах вспыхивает озорной огонек:

– О, как же хочется сейчас кое-что сказать по этому поводу.

– Закрой рот.

Нокс пару раз морщит нос, чтобы подавить смех, пока снова не берет себя в руки.

– Тут ничего сложного. Просто сядешь на нее, и она сама пойдет. Если сумеешь удержать поводья и усидеть в седле, все будет в порядке. Они постоянно возят на своих спинах кричащих туристов. Они к этому привыкли.

– Хорошо, – мой взгляд обегает конюшню и задерживается на пестрой ирландской кобыле. Та зарылась мордой в кормушку и фыркает. Голос у нее недовольный. – Но я возьму Салли.

Нокс следит за моим взглядом, открывая денник рыжего андалузского скакуна. Лошадь прижимается головой к плечу Нокса и трется ноздрями о его лицо. Наверняка он здесь не первый раз.

Нокс гладит андалузского скакуна по шее, глядя на меня с поднятыми бровями:

– Ни за что. Я за нее не ручаюсь. Мне придется самому ее седлать.

– Почему?

– Она на низкоуглеводной диете.

Я надуваю губы:

– Но, но…

Нокс несколько секунд выдерживает мой взгляд, а затем ругается:

– Твои проклятые губы. Ладно, бери Салли. Но если Уильям узнает, это была твоя идея.

Я ухмыляюсь и протягиваю Салли морковь из ведра. В ее больших темных глазах мелькает раздражение, когда она отворачивает голову и отказывается от овоща. Вздохнув, я бросаю морковь обратно в ведро.

– Уильям бы ничего не сказал.

– Я тебя умоляю.

Андалузец лениво фыркает, когда Нокс подходит и помогает мне с Салли.

– Ты бы стала героиней целой презентации фильма на городском собрании под названием «Почему нельзя трогать Салли, если ей не дают углеводы». Режиссер – Уильям.

Мы выводим лошадей на улицу, каждый с удилами в руках и фонарем.

– Тебя подсадить?

Я качаю головой:

– Я прыгаю тройные аксели и пируэты на льду, перенося свой вес на лезвие шириной полтора миллиметра. Я смогу вставить ногу в стремя.

Я не могу. Ноксу приходится мне помогать и сооружать импровизированную лестницу, чтобы я могла с разбегу запрыгнуть на широкую спину Салли. Наконец, я сажусь. Здесь высоко, и мне уже хочется спуститься обратно. Мне немного не по себе. Жаль, что я не подсунула кобыле украдкой комбикорм.

Нокс протягивает мне шлем с налобным фонарем. У него такой же, и это меня успокаивает, потому что в нем я чувствую себя шахтером.

Он ловко запрыгивает на своего андалузского скакуна, словно делает это каждый день, и