Католицизм Марии Тюдор и ее брак с католиком породнили Англию с большей частью Европы. Протестантизм Елизаветы, напротив, вернул страну в изоляцию, начало которой положил их отец. (Возможно, именно эта политическая и до определенной степени культурная изоляция позволяла духу куртуазной любви, который постепенно угасал в других местах, по-прежнему витать над берегами Англии.) Насущная необходимость заключалась в том, чтобы обеспечить безопасность страны, которую один из представителей Елизаветы описал как «кость между двух собак» – между Францией и Испанией. Самым очевидным выходом из сложившейся ситуации для большинства ее современников был удачный брачный союз с иностранцем – по словам Уильяма Сесила, «единственное известное и подходящее средство» для королевы и королевства.

Таким образом, Елизавета разрушала сразу два стереотипа: как правящая королева и как незамужняя женщина. И с самых первых, нестабильных дней ее пребывания на троне ей придется проявлять особую искусность в формировании образа своей женской монархии.

В этом нелегком деле она будет опираться (с характерной бережливой практичностью) на действовавшие кодексы – причем не только куртуазной любви, но и библейских героинь: Дианы и, что особенно важно, Девы Марии. Но право Елизаветы на престол в первую очередь основывалось на отказе от папской власти. Католики, считавшие брак ее родителей недействительным, вообще не воспринимали ее как королеву. Король Франции Генрих провозглашал законным сувереном Англии свою невестку Марию Стюарт. Да и протестантское отношение к власти женщины все еще оставалось предметом переговоров.

Одним из протестантских мыслителей, выступавших против католических правительниц Марии Тюдор и Марии де Гиз, был Джон Нокс. В своей книге «Первый трубный глас против чудовищного правления женщин», опубликованной тем же летом, Нокс рьяно заявлял, что надевать корону на голову женщины так же неразумно, «как надевать седло на спину неуправляемой коровы». По его мнению, речь шла о «подрыве заведенного порядка, всякого равенства и справедливости»; «наиболее противно природе, когда женщины получают власть и управляют мужчинами». Нокс был единственным, кому теперь пришлось поспешно переосмыслить свою позицию. Он написал швейцарскому теологу Жану Кальвину, чтобы обсудить эту проблему. Точка зрения Кальвина также всегда заключалась в том, что жизнь под властью женщины-правительницы можно «сравнить по меньшей мере с рабством».

Своего рода решение этой проблемы было найдено, когда Елизавету решили представить как исключительную женщину. Как куртуазную даму ее превознесли над остальными представительницами ее пола; то же самое, но с другим посылом, относилось к библейским героиням, таким как Юдифь, Эсфирь и Девора, которые фигурировали в театрализованном представлении на церемонии коронации. Но это решение стало непростым компромиссом.

Через четыре дня после смерти королевы Марии, 21 ноября, испанский посол написал Филиппу II, что «все зависит от мужа, которого сможет заполучить эта женщина [Елизавета]». Он настаивал, чтобы ее мужем стал сам Филипп; но испанцам следовало действовать быстро, поскольку Елизавета и ее чиновники собирались «выслушать любых послов, которые могут назначить переговоры о браке». Три недели спустя, 14 декабря, испанский посол вновь написал: «Все думают, что она не вступит в брак с иностранцем, и никто не может понять, кому она благоволит, так что каждый день бросается новый клич о муже». Неохотное предложение Филиппа, как сообщал посол, было сделано только для того, чтобы «услужить Богу» и предотвратить внесение новой королевой каких-либо изменений в религию Англии. Елизавета, сетуя на отсутствие энтузиазма у Филиппа, отклонила его предложение.

В последовавшие месяцы действительно появилось немало других претендентов на ее руку и сердце. Среди отечественных ухажеров были 47-летний граф Арундел и дипломат сэр Уильям Пикеринг, но они никогда всерьез не рассматривались в качестве вероятных кандидатов, а вот граф Арран – протестантский наследник шотландского престола и, следовательно, естественный объект внимания недовольной шотландской знати – мог дать Англии полезный противовес господству, которое Франция долгое время удерживала к северу от английской границы. Король Швеции Эрик вновь перешел к натиску, который начал еще во времена Марии, а император Священной Римской империи Фердинанд, брат Карла V, выдвинул кандидатуру одного из младших сыновей.

Предложение императора провалилось из-за нежелания Елизаветы вступать в союз с человеком, которого она никогда не видела. Возможно, вспомнив опыт знакомства отца с Анной Клевской, Елизавета поклялась, что никогда не будет доверять портретам. Своему шведскому поклоннику она сообщила, что «мы никогда не будем выбирать мужа среди отсутствующих», и шаловливо предложила эрцгерцогу приехать в Англию для знакомства.

Сам император позже выражал недовольство, что среди королей и королев такая позиция была «совершенно новой и беспрецедентной, и мы не можем ее принять». Но твердость Елизаветы в этом вопросе была лишь частью более широкого мировоззрения, немало озадачивавшего ее современников. Как сообщалось в одной из посольских депеш, «ничто не может заставить ее помыслить о том, чтобы выйти замуж, или даже просто заговорить о браке, кроме того, что человек, за которого она выйдет замуж, так сильно угодит ей, что заставит желать того, к чему в настоящее время у нее нет никакого желания». В определенном смысле такая избирательность вполне могла опираться на распространенные в XVI веке представления о том, что для зачатия необходим женский оргазм, а достойный муж становится, таким образом, самым надежным путем к наследнику. Однако испанский посол выразил всеобщее мнение, заявив, что Елизавета «говорит о чем-то поистине неслыханном».

Не прошло и трех месяцев после вступления Елизаветы на престол, как Палата общин подготовила петицию, призывающую ее поскорее выйти замуж, чтобы обеспечить преемственность престола. Если она останется «незамужней и непорочной девой-весталкой», это будет «противоречить общественному уважению». Приближенные просчитывали, какой именно путь и образ ей следует избрать. На тот момент ее сопротивление можно было воспринимать просто как демонстрацию девичьей сдержанности – не более чем один из ходов в куртуазной игре. Но настоящее препятствие для ее брака с иностранцем в первые месяцы, а затем и годы ее правления приняло физическое обличье – им стал высокий смуглый красавец Роберт Дадли.

Новообретенный статус главного королевского конюшего обеспечивал Роберту Дадли уникальную привилегию – доступ к обществу королевы. Конечно, вокруг Елизаветы уже сформировался круг из нескольких мужчин, которые будут играть центральную роль в ее монархии: главным среди них был Уильям Сесил. Он станет великим политическим деятелем эпохи ее правления. Но сильной стороной Сесила была роль бюрократа – типичного (и в куртуазной истории несколько презренного) клерка, всегда противостоящего рыцарю.

Именно Роберт сопровождал Елизавету на конных прогулках, танцевал с ней, следил за ее безопасностью; именно он апеллировал к только что высвобожденной экстравагантной стороне ее личности. Именно он не то с ужасом, не то с восхищением писал, как уверенно Елизавета держится в седле, как она