дряблая… Она настоящая святая и одевается посредственно». Приближенный Филиппа Руи Гомес писал домой, что его господин «старается быть как можно более милостивым [к Марии], чтобы ни в чем не обмануть ожиданий касательно его долга». Филипп «понимает, что этот брак был заключен не ради плоти, а ради восстановления государства».

И действительно, казалось, что этот союз достигнет своей главной цели – произвести на свет наследника-католика. Осенью Мария узнала, что беременна. Во второй половине апреля 1555 года из Вудстока в Хэмптон-Корт вызвали Елизавету. Предполагалось, что она станет свидетельницей триумфа сестры. Вместо этого ей пришлось наблюдать, будто в ужасно затянувшейся замедленной съемке, настоящую трагедию Марии.

В конце месяца поползли слухи, что королева разродилась сыном, и в стране радостно зазвенели колокола. Но это была ошибка – или, возможно, выкидыш. Испытывая постоянные боли и мучаясь раздутым животом, горюя и смущаясь, Мария не переставала надеяться. Она ждала в своей родильной палате весь май… июнь… июль. Но в конце концов даже ей стало очевидно, что это была ложная беременность. По слухам, дошедшим до французского посла в начале мая, все это, включая раздутый живот и прочие симптомы, было результатом «какого-то прискорбного недуга».

В августе Мария без лишнего шума покинула родильную палату, чтобы узнать, что плохие новости на этом не закончились. Долг позвал ее мужа обратно на континент, где его отец Карл V планировал отречься от престола, оставив Филиппу Испанию и все ее обширные зарубежные территории. (Роль императора Священной Римской империи должна была достаться брату Карла Фердинанду.) По-видимому, Филипп не слишком стремился отвечать на этот призыв. Возраст Марии приближался к сорока годам, и казалось вполне вероятным, что ее акушерский анамнез повторит анамнез ее матери. На глазах Марии Филипп уезжал с гордо поднятой головой на публике и потоком слез в кулуарах; венецианскому послу было сказано, что он скорбит так сильно, «как только может скорбеть необычайно влюбленный человек». Вивес, старый наставник Марии, предупреждал молодых женщин (по его словам, они более подвержены эмоциям, чем мужчины): «В вашей власти впустить любовь в свое сердце, но как только вы это сделаете, вы больше не будете принадлежать себе, но будете находиться в ее власти. Вы не сможете прогнать ее по своему усмотрению, она же, напротив, с удовольствием выгонит вас из вашего собственного дома…»

Мария привнесла в свой удобный брак неудобную и поистине разрушительную эмоциональную нагрузку. Вслед за своим отцом она совершила ошибку, начав искать романтику в том, что не должно было покидать сферу политической целесообразности. Возможно, унижение и гнев Марии, ее «слезы, сожаления» явились очередным уроком для Елизаветы. В октябре она получила разрешение покинуть двор и удалиться не в Вудсток, а в собственное поместье Хэтфилд-хаус, где в течение трех следующих лет будет вести игру, по сути основанную на выжидательной тактике.

Раскол между двумя сестрами – и двумя верами – становился все более очевидным. В феврале 1555 года начались сожжения еретиков, за которые Мария после смерти удостоится прозвища «Кровавая»[188]. Почти 300 человек умерли в мучениях: вероятно, это было нежелательным сюрпризом для самой Марии, которая рассматривала жестокое наказание как одну из стремительных и жестких предупредительных мер.

Впоследствии автор одного из мартирологов Джон Фокс свидетельствовал, как один из пострадавших, когда огонь «охватил обе его ноги и плечи, будучи не самым умным человеком, мыл руки в огне, как в холодной воде». Но замаскировать ужасающую реальность было невозможно. Одной из самых плачевных жертв стал Томас Кранмер: при восшествии Марии на престол он был заключен в тюрьму, с ужасом отрекся от протестантской веры и отказался от своего отречения в тот день, когда ему предстояло сгореть на костре. А символом новой веры по-прежнему оставалась сводная сестра королевы.

Елизавета была одним из факторов, с которыми приходилось бороться отсутствующему Филиппу, – пешкой, разыгранной в политической игре Габсбургов. Заключалась ли ее роль в чем-то большем? Высказывались предположения, что стройная и энергичная рыжеволосая Елизавета привлекала самого Филиппа. Его отсутствие затягивалось, а горе Марии, как выразился венецианец, из-за «чрезвычайной потребности» в нем перерастало в гнев. Ходили слухи о том, что она произносит пламенные речи его портрету; о зеркале, в ярости брошенном через всю комнату. В одном из писем Филиппу, посвященном его планам по отношению к ней, она написала, что может легко «начать ревновать и сомневаться в тебе».

Но политика давала Филиппу более чем достаточную причину защищать Елизавету вплоть до окончания правления Марии. В случае если королева Мария умрет бездетной, наиболее вероятной католической преемницей становилась не Маргарита Дуглас, а 14-летняя Мария, королева Шотландская, воспитывавшаяся при французском дворе как будущая невеста дофина. Испания же не желала, чтобы английский трон перешел к наследнице, столь безоговорочно преданной Франции. В ноябре 1556 года Елизавету вновь пригласили провести Рождество при дворе в надежде, что она сможет перейти на сторону Испании, выйдя замуж за католика – двоюродного брата Филиппа Испанского, титулярного герцога Савойского. Но уже в первую неделю декабря Елизавета вернулась в Хэтфилд-хаус, и краткосрочность ее визита свидетельствовала о том, насколько непреклонно она отказалась от предложения вступить с ним в брак.

Весной 1557 года Филипп вернулся в Англию. Франция и Испания возобновили активные военные действия, и он надеялся одновременно обеспечить участие Англии на стороне Испании и оказать давление на Елизавету. Французский посол предупредил Елизавету, что существует заговор с целью силой вывезти ее за границу. Среди других претендентов на ее руку и сердце были дон Карлос, безумный малолетний сын Филиппа от первого брака, а также наследный принц Швеции, вскоре ставший королем. Первому Елизавета «прямо заявила, что не выйдет за него замуж» – «нет, хотя мне предложили величайшего принца во всей Европе». Второму она сообщила, что ей слишком нравится ее незамужнее положение, чтобы его менять: настолько нравится, что, «как я себя убеждаю», ничто с ним не сравнится. Возможно, сам факт того, что ей приходилось бесконечно повторять свою позицию в ответ на неоднократное принуждение, еще больше укреплял ее убежденность. Но к этому моменту перед ее глазами, без сомнения, соблазнительно замаячила реальная возможность занять трон Англии. И это было место, которым она ни с кем не собиралась делиться.

Основная цель возвращения Филиппа заключалась именно в том, чего все боялись, когда он женился на Марии: втянуть Англию во внешнюю войну. Ни парламент, ни народ не имели ни малейшего желания в нее ввязываться. Французский посол заявил, что королева, балансируя между их нежеланием и намерениями Филиппа, находится «на грани разорения королевства либо помутнения рассудка». Но Мария подробно объяснила Тайному совету, что «обязана повиноваться своему мужу