В 1870 г. вторая часть войны могла последовать за первой непосредственно, вследствие политического пожара, происшедшего в Париже, когда пришло известие о Седане. Революция имела поверхностный характер, что обусловило и неполное напряжение народной войны; все же только те опустошения, которые она сделала в государственном наследстве, оставленном второй империей, сделали возможным дальнейшее сопротивление Франции. Половинчатая позиция Гамбетты не помешала ему стать “атаманом шайки луарских разбойников” в глазах консервативных современников, и только следующее поколение признало его национальным героем.

В 1807 г. одряхлевший государственный организм Пруссии, приспособленной только к “кабинетным” войнам, был не пригоден для ведения в его рамках второй части войны. Слишком глубоки были те трещины, на которых могло бы опереться “разделяй и властвуй” Наполеона. Прежде всего — крепостное право. Когда в 1818 г. польские помещики в Галиции попытались поднять бунт против австрийских властей, то последним, чтобы образумить поляков, не потребовалось ни одного австрийского солдата; достаточным оказалось разрешить крестьянам погром бунтующих крепостников. Точно так же после Тильзита нельзя было начать народную войну несвободными крестьянами против французской армии, еще помнившей свое революционное происхождение.

Нужно было уничтожить привилегии феодалов и сравнять с ними в правах буржуазию; буржуазии в народной войне 1813 г. отводилась главная роль, и, разумеется, предпосылкой была ее эмансипация. Нужно было изменить отношения, перестать бить солдат, изменить каторжный дух казармы, взгляды на дисциплину, чтобы можно было осуществить всеобщую воинскую повинность. В сущности в 1808-1811 гг. в Пруссии — сплошное зарево политического пожара, уничтожающего те опорные пункты, за которые могла бы уцепиться французская оккупация. Мы имеем безусловно дело с революцией, которая ввиду французской оккупации и уступчивости слабого короля требованиям партии реформ, протекала без внешней вспышки. Но о революции говорили и справа, и слева, и внутреннее бурление свидетельствовало о напряжении, неизбежном при внутренних сдвигах.

Клаузевиц квалифицировал, еще до свержения наполеоновского ига, йенский разгром как “подарок истории” за ту сумму внутренних возбудителей, которое дало Пруссии это потрясение. Счастливая Пруссия 1807 г.! Ее лучшие политические и военные вожди, ее лучшие граждане поняли историческую необходимость покончить с остатками феодализма, чтобы сохранить свободное место под солнцем. Почему Гнейзенау занял определенную революционную позицию? Потому что он являлся вождем не только эгоистичных обывателей, а великого народа. Нужно было совершить за счет феодалов буржуазную революцию.

Когда-то буржуазия была передовым классом. 100 лет назад история отметила бы жест бюргера Людендорфа, отказавшегося во время мировой войны получить награду за победу в виде графского титула или хотя бы дворянского “фон”. Но сегодня она игнорирует взгляды на феодальные побрякушки: на повестке дня стоят другие вопросы...

Народная война 1813 г. могла состояться только при условии принесения в жертву феодальных привилегий. И, естественно, феодалы являлись противниками Гнейзенау и его друзей, видели в них наемных агентов Англии и стояли за покровительство Наполеона, за единение с Францией, чтобы сохранить классовые привилегии за счет национального рабства.

Немцы и тогда уже были великим народом, так как Наполеон мог найти в Германии опору только в изжившем себя классе. Иначе этот великий политический мастер не остановился бы перед тем, чтобы уже в 1806 г. своим декретом решить аграрный вопрос в Пруссии, что лишило бы прусских патриотов возможности провести эту реформу как свободное решение прусского правительства и очень ослабило бы их внутренние позиции.

В настоящий момент народная война в Германии требует жертв уже не от феодалов, а от крупной буржуазии, и последняя естественно выбивается из колеи защиты общенациональных стремлений и жмется к идее илотского мира. Как в 1812 г. Йорк наступал к Риге, образуя авангард Наполеона и нанося удары тем, кто только и мог помочь немцам начать освободительную войну, так ныне крупные германские промышленники обречены играть роль авангарда французского капитала. Но Йорк нашел в себе силы в декабре 1812 г. изменить своему классу и перейти в Таурогене со своими войсками в противоположный лагерь. Ждать теперь того же от Стиннеса, конечно, не приходится, но когда настанет час таурогенской конвенции XX века, ряды сподвижников Людендорфа заколеблются...

Народная война 1813 г. стала возможной только после политического пожара в Германии, начавшегося после Тильзитского мира; этот мир является отсрочкой, взятой у истории. Такая же отсрочка и для тех же целей была дана Германии в образе версальского мира.

Нужен пожар, который бы устранил возможные опорные точки французской оккупации. Но небезразлично, какой это будет пожар — фашистский или революционный. Германские фашисты сыграли уже свою роль, и, признаем это, с честью в 1916-18 гг. История не допускает переигрывать игру, и вторая часть войны не может явиться повторением первой. Политическое содержание второй части войны должно резко отличаться от первой. На большой смоленской дороге, от Москвы к Березине, родились русские декабристы. Свой смысл вторая часть войны получает в том, что она вдохновляет и бросает в первые ряды ту часть народной энергии, которая осталась неиспользованной в первой. Ветераны первой части войны, специалисты, являются и здесь горячо желанными, но не они определяют ее характер. Народная война в Германии не может быть организована силами фашистов. Германский фронт тогда обретет превосходство над французами, когда в первых рядах его окажутся те элементы, из которых слагался враждебный тыл к концу первой части мировой войны, — революционные рабочие.

***

Не всякое движение вперед является стратегическим наступлением. Когда в конце сентября 1914 г. Людендорф направлял 9-ю германскую армию от Ченстохова и Кракова к Иван-городу, это движение вперед преследовало явно оборонительную цель — занятие позиции по левому берегу Вислы. Это “дутое” наступление, продиктованное оборонительной идеей, привело немцев к поражению.

Не всякая оккупация является историческим наступлением. Историческое наступление требует излишка народонаселения, излишка капитала, превосходства в предприимчивости и организованности вождей промышленности и торговли. Всем ясно, что для исторического наступления не только на правом берегу Рейна, но и на левом его берегу у Франции нет никаких предпосылок. А всякая оккупация, не являющаяся историческим наступлением, неумолимо упирается в народную войну.

Первая половина войны дает возможность политике одной из сторон одержать крупный, видимый успех. Нищий, выигравший двести тысяч, начинает пьянствовать. Политик, не бисмарковского покроя, не возвышается