Шрифт:
Закладка:
Крупнейшим авторитетом в этом вопросе является Клаузевиц, годы активной деятельности которого протекали в обстановке оккупации французами Германии. Если мы попробуем сравнить соотношение сил Пруссии, побежденной Наполеоном, и современной Германии, побежденной Фошем, то должны будем безусловно согласиться, что Клаузевицу приходилось действовать и мыслить в более трудных для сопротивления условиях, чем его правнукам. Идея германского единства тогда гнездилась только в головах буржуазии, и то далеко не во всех; Наполеон мог еще наложить цензурный запрет на самое слово “Германия”, поставленное на обложке труда г-жи Сталь. Для Фоша борьба с этим понятием уже невозможна — истекшее столетие значительно углубило его в ущерб центробежным представлениям — Южной Германии, Баварии, Рейнского союза.
Фош не может опираться на ту огромную центробежную силу, которую в руках Наполеона представляли германские государи и государики с их эгоистическими противоречивыми интересами. Если отношение численности французов и немцев за истекшее столетие изменилось больше чем в два раза в пользу Германии, то выигрыш немцев при сопоставлении завоеваний в отношении политической сознательности, культуры, развития путей сообщения, земледелия, промышленности, наук — еще больший. В эпоху Клаузевица состоятельные классы немцев нередко думали и писали по-французски. Французский язык претендовал на наследие латыни — всемирную гегемонию. Франция располагала не только гениальным полководцем, не только могущественной военной организацией, но и являлась самой передовой страной. Ее стремление к господству в Европе опиралось на завоевания и авторитет революции, на отмену крепостного права, на гражданский кодекс Наполеона, на сеть шоссейных дорог и длинную эпопею блестящих побед ее знамен. Правда, теперь у Франции имеются в Европе вассалы; но они были и у Наполеона, и последний держал их в несравненно более строгой дисциплине и зависимости; и у Наполеона Великое Герцогство варшавское являлось рынком, поставлявшим для его целей пушечное мясо...
Отчаивался ли в этих условиях Клаузевиц в возможности вступить в борьбу с французами? Наоборот, он весь был проникнут мыслью, что стоит захотеть, стоит ничего не пожалеть для достижения намеченного результата, — и цепи будут сброшены, так как великий народ не может быть покорен. Клаузевиц тщательно обрабатывал проекты подпольной организации ландштурма. Ему приходилось обдумывать план войны в труднейших условиях, так как Наполеон оккупировал значительно большую часть территории Германии, чем Франция в 1923 г.
Но, может быть, объективная, философская мысль Клаузевица была ослеплена его горячим патриотизмом и он строил воздушные замки о возможности народной войны в Германии? Посмотрим, что говорит он относительно чужого, враждебного государства. Мы имеем в виду его критический разбор вторжения союзников во Францию в 1814 г. “Стратегическое наступление не могло ставить себе целью завоевание Франции, так как государство таких размеров, имеющее такое многочисленное население, с таким воинственным духом, вообще не может быть завоевано”. Впрочем “для такого завоевания и физические, и моральные силы союзной армии были безусловно недостаточны”. “Вообще, можно получить господство над большим государством только посредством политического расслоения. Этот принцип вполне мог быть применен к Франции. Столица большого государства является всегда очагом политических расслоений, а Париж больше, чем всякая другая столица”... “Нужно было разбить точки опоры политического бытия Наполеона, и затем уже можно было рассчитывать на внутреннее разложение, которое открывало пропасть, долженствовавшую поглотить могущество Наполеона”.
Итак, Клаузевиц считал трудности второй части войны непреоборимыми. Он считал возможным организовать народную войну в Германии против всемогущего Наполеона и полагал, что и истощенная Франция 1814 г. не может быть покорена всей ополчившейся против нее Европой. И есть только одно средство добиться мира — это внутреннее разложение враждебного государства.
В этом англичане отдавали себе такой же ясный отчет, как и Клаузевиц; поэтому, воюя с Наполеоном, они возили в своем обозе Бурбонов.
***
Мы наблюдали явления народной войны преимущественно в обстановке диких ландшафтов — лесов Вандеи, гор Тироля и Кавказа, степей Алжира, трущоб Испании. Даже Париж баррикадировался преимущественно в то время, когда представлял скопление узких, кривых переулков, и значительно утихомирился после того, как Наполеон III проложил в нем ряд широких просек — бульваров. Фабричные трубы, так часто мелькающие в окнах вагона при проезде через Германию, ее роскошные железные дороги, шоссе, школы, заливающий вечером улицы городов электрический свет, — не является ли все это препятствием для народной войны, не облегчает ли это доступ вторжению?
В двух-трех переходах от занятого французами Рура лежит Тевтобургский лес. Так называется местность, через которую когда-то пролегал путь римских легионов Вара и которую придется проходить французской армии в случае вторжения в Германию.
Тевтобургский лес изменил свой аспект до неузнаваемости. Только по характеру почвы можно догадаться, где здесь в отдаленную эпоху должна была находиться непроходимая чаща первобытного леса. Что же культура, обратившая суровый ландшафт Тевтобургского леса в уютную, мирную картину успешного приложения человеческого труда, — сделала ли она из него политико-стратегический Лустгартен — парк с кабачками для прохожих? Может ли кладбище латинского империализма после электрификации продолжать выполнять свою роль?
Конечно, для современной народной войны отнюдь не требуется декораций первобытной культуры, если не мыслить последнюю в масштабе подвигов петлюровских банд на Украине или исторического дон-кихотства. Вторая часть войны может обосновывать свой расчет на успех не на партизанстве, а на широком порыве организованных масс. Все, что увеличивает организованность народа — школа, газета, телеграф, одновременно является и существенной слагаемой его сопротивляемости. Если бы удалая шайка Ермака Тимофеевича нашла в Сибири людей, не стоявших на первой ступени культуры, то едва ли бы ей удалось так быстро завоевать бесконечные пространства.
Мольтке безусловно не видел в телеграфе и дорогах, окутывавших Францию в 1870 г., обстоятельств, облегчающих ему задачу борьбы с импровизированной народной обороной. Он видел козыри противной стороны — Гамбетты — в развитии французской промышленности, в культурных навыках и богатстве населения и требовал от военного министра Пруссии Роона, в нарушение прусских законов, призыва под знамена даже не обязанных воинской повинностью возрастов немцев.
Чтобы вторая часть войны логически вытекала из первой, и являлась вообще возможной, необходимо, чтобы первая часть не поглотила все ее содержание, не являлась народной в полном смысле этого слова. Но если
