Взрыв минированного мобилизацией общества знаменует поднятие занавеса, начало первой части войны. Перед лицом каждой стороны оказывается противник, в виде враждебного правительства и враждебной военной организации, приготовленной им.

Текут операции, слагаются кампании, нарастают походы — и все в такой пропорции, которая наконец оказывается достаточной, чтобы низвергнуть враждебное правительство и уничтожить или рассеять вооруженную силу, на которую оно опиралось.

Где же остается материал для продолжения войны? Из чего может сложиться целая новая часть? — спросит читатель.

Но ведь на арене остается победитель с длинным счетом за военные издержки, за пролитую кровь, с прибавкой процентов за риск и успех всего предприятия. Те, с которыми была начата война, являются политическими покойниками. Нечего и думать, что с Вильгельма II, пишущего в голландской вилле мемуары, можно было бы взыскать репарации. Счет предъявляется по месту жительства, всему населению, рабочим и крестьянам побежденного в первой части войны государства.

Только сила оружия заставляет оплачивать политические счета. Победивши монархов и министров, нужно победить затем весь народ, покорить своей воле, наложить на него цепи, обратить в илотов. Это дает весьма обильное содержание второй части войны. Первая должна уничтожить военную силу врага, вторая превратить его в данника. Только умеренность победителя могла бы сделать вторую часть войны излишней.

Но он не может быть умерен: “как может быть умеренным государство, которое, затрачивая огромные средства, преследует огромные цели, каждое дыхание которого есть насилие; быть умеренным для него так же неразумно, как проспать момент” (Клаузевиц).

***

Принципиальное деление войны на две части, конечно, нельзя отрицать, опираясь на то, что не всегда война проходит все ступени. Если только второстепенные интересы вдохновляют актеров на арене, то наступает общая усталость, и занавес мира набрасывает покров на борьбу, продолжающуюся вестись, но временно другими средствами. Авантюра, как мексиканская экспедиция Наполеона III, или проба сил, как австро-прусская война 1866 г., являются только отрывочными эпизодами, а не цельной драмой войны. Такими же “куцыми” были кабинетные войны XVII и XVIII столетий, а также новейшие войны, оканчивающиеся без сокрушения одной из сторон (русско-японская).

Для второй части войны характерно резкое различие в моральной позиции сторон: с одной стороны — идея покорения, завоевания, стремление сделать выгодную аферу, в лучшем случае — миссия пристава, явившегося получить по долгу, с другой стороны — энтузиазм отчаяния, решимость умереть или жить “свободным”. Здесь стороны находятся далеко не в таком морально уравновешенном состоянии, как в первой части войны.

Есть войны, которые начинаются прямо со второй части, с покорения. Правительства нет или оно ничтожно, и организованная военная сила немногого стоит; в бесхозяйную страну является завоеватель, рассчитывающий на легкую добычу, и неожиданно оказывается лицом к лицу с народной войной, требующей огромных усилий и жертв. Двадцать пять лет сопротивлялся Алжир богатой и организованной Франции, пятьдесят лет императорская Россия, в апогее своего могущества, вынуждена была затратить, чтобы овладеть, хотя бы условно, жалкими саклями аулов Кавказа. Полиция и дипломатия Наполеона смогли устранить печальный образ испанского короля и без боя удалить его армию, но все могущество Наполеона оказалось бессильным покорить испанский народ.

К крестьянке являются французские мародеры и требуют есть. Так как для французов испанцы не скупятся на мышьяк, то солдаты предупреждают, что вместе с ними будут есть ее дети. Через час мать с чувством исполненного долга смотрит, как в смертельных судорогах на полу корчатся чужеземцы и ее детишки. Таков был дух борьбы в Испании в 1808-12 гг. Надо признаться, что у французов особый талант вызывать самые огромные народные движения в оккупированных ими странах.

Войны французской революции имеют также совершенно особый характер: они вывернуты наизнанку и начинаются сразу со второй части; французский король хочет брать под опеку врагов Франции, французская армия в полном развале, большая часть офицеров дезертировала к врагам. Перед немецким главнокомандующим — только народ, почти безоружный, который надо покорить и образумить, народ, к тому же раздираемый жестокой внутренней борьбой; война рисуется, как увеселительная прогулка в Париж и неожиданно получает совершенно другие очертания: народные массы ощетинились, выгнали завоевателей, и сами бурным потоком разлились по Европе; первая часть последовала после второй.

В 1812 г., находясь в Москве, Наполеон ясно почувствовал, как сменились исторические декорации и началась вторая часть войны. В Москве Наполеон не нашел, кому он, как победитель, может предъявить свой счет. Правда, русское правительство не было низвергнуто, но оно находилось в стороне, в Петербурге; в сторонку отошла пополняться и русская армия. А кругом зашипело осиное гнездо, создалась новая моральная атмосфера, выступили новые люди.

Березина, — эти повозки с награбленным серебром и мехами, около которых голодные, обезумевшие от ужаса люди поедают дохнущих лошадей; трупы замерзших, заносимых снегом; зовущий к вечному покою зимний ландшафт, и агония охваченной паникой армии ветеранов, — это, несомненно, сильная иллюстрация ко второй части войны.

1870 год дает довольно цельное представление о войне. Мец и Седан покончили с империей Наполеона III и не оставили наследовавшей ей республике никаких кадров для организации армии. Все, кто в мирное время готовился к войне, попали в плен к немцам. Но война не кончилась, так как новому французскому правительству был предъявлен счет, содержавший требование Эльзаса, Лотарингии и очень крупной денежной контрибуции. Чтобы взыскать с французов по этому счету, пришлось вести новую войну, уже против народа. Если полмиллиона немцев справились в течение одного месяца, и очень легко, с императорской армией, — то победа над народной армией, и то не полная, потребовала пятимесячных усилий целого миллиона немецких солдат.

***

История бесспорно свидетельствует, что если перед нами не мумия — не труп, сохраняющийся от разложения посредством хитрой политической аптеки, — а жизнеспособная нация, то действительное покорение ее представляет почти невыполнимую задачу, трудность которой несравнима с борьбой с регулярными армиями. Бисмарк очень хорошо знал, что такое вторая мировая война, борьба с народом, каковы трудности реализации политических векселей — отсюда сравнительная умеренность его политической программы войны сравнительно с требованиями военного командования и решительное расхождение с ним в оценке обстановки во вторую