– Ну… – повторил он, несколько смущенно, – я прис-ставил-л к вам наблюден-ние… просто так, на всяккий случчай!

– А! Серый «парвиз» седан… хорошие ребята, – кивнул я успокоительно, – я их почти не заметил.

– Ну вот-т, – казалось он обрадовался, – они-т-о-о и сообщили мне, – что вас арестовал-ли… Пришлось поставить в известность господинна старшего коммиссара…

– Можешь узнать, чья подпись была на ордере? – Я решил не вступать в полемику о вопросах нравственности офицерских чинов полиции, – а то Бреггер даже не дал мне его потрогать… А рапорт я тебе клятвенно обещаю завтра продиктовать по телефону. Ты умеешь стенографировать?

Ганс умел. И очень попросил, чтобы у него не было проблем по службе, не затягивать с этим. Я сказал, что мне пока лучше на день-другой залечь на дно, но связь с ним я намерен поддерживать.

По отношению к нему меня распирали очень противоречивые эмоции, но я решил обдумать это позже. Просто попросил в настоящий момент наружку с меня снять на какое-то время, ибо я должен уехать.

Разобравшись с Гансом и гардеробом, я даже не побрезговал сходить в общий полицейский душ, понежившись под струями теплой воды, невзирая на антисанитарию и отсутствие интимности, так как вместе со мной в общем душевом зале мылись еще трое патрульных.

Одевшись и прохромав на штрафную стоянку к своему многострадальному «роллингу» (теперь и я был таким же, только неотремонтированным), я сдернул с лобового стекла бумажку с моим именем и номером протокола и кинул ее на асфальт, растерев подошвой туфли. Потом, не удержавшись, плюнул под хмурым взглядом охранника.

Теперь мне просто необходимо уехать из города, пусть даже и на день-два, но лучше сделать так, чем мозолить глаза Зодиак знает кому. Да и мыслишка появилась здравая – может, сработает.

Но перед этим необходимо уладить текущие дела: время близилось уже к полуночи. Расследовать смерть Капитана я честно перепоручаю таким квалифицированным кадрам управления, как Бреггер и его ребята! Они тупые, но усердные. А я лучше займусь важными и сложными проблемами – они-то уж точно сами себя не решат.

Вот одна из сложных проблем – деньги! В моем случае это была юго-западная часть Монтгомери-стрит с аптекой Лесли Адамса и обналичка чека Захарии.

Потому, прогоняя неприятные воспоминания, я вдавил педаль акселератора и рванул со стоянки так, что еле вписался в ворота управления, перед которыми, кажется сотню лет назад, сегодня у нас было общее построение. Опять день оказался слишком богатым. Может, поэтому Алиса завидует мне, утверждая, что я живу полной, насыщенной жизнью? Я вот этого понять не могу, так как пока ты сидишь в своей уютной комнате и слушаешь радио, для тебя и на улицу выйти подвиг. А если ты просто интересуешься чем-то вроде правительственных заговоров – твоя жизнь очень скоро становится перенасыщенной и переполненной, и ты мечтаешь о тихой комнатке с радио, а лучше с визором. А люди, которые там и живут, – думают, что интересно жить таким, как я. Я не могу сказать, что мне хорошо. И ведь не скажу, что вот на такие приключения с Вангером мне просто наплевать и забыть. Нет. Мне было это неприятно, и я видел себя в уютной комнатке с радио и бутылочкой виски, да, сэр.

Не верьте людям, которые кричат о доблести и отваге – либо они сумасшедшие, либо лгут, поскольку доблесть и отвага просыпаются в тебе, когда нечего терять. Как говаривал наш сержант в жандармерии – «в боевой ситуации ты не поднимешься до уровня своих мечтаний, а опустишься до уровня своей подготовки». И надо помнить об этом всегда.

На всякий случай я пару раз «проверился»: резко газанув на желтом светофоре и свернув на объездную улицу, не включив сигнал поворота, заслужил несколько неодобрительных гудков. Зато я был уверен – никто меня не ведет.

На перекрестке Девятой и Монтгомери я снова увидел дежурный бронеход «Псов Ангра», по-прежнему с включенными прожекторами. Вот как грамотно власти умеют нагнать жути, не вводя, казалось бы, комендантский час. Ведь иначе добрые обыватели будут недовольны! Посыплются жалобы, от которых не отмахнуться. А обыватели – самая страшная сила общества. И зло – это они. Я так считаю. Хоть они и основа общества.

Мне вообще не нравится слово «обыватель», мне понятнее слово – «лавочник». Это не обязательно хозяин мелкой торговой точки или, как сейчас говорят, мини-маркета. Это человек с мышлением не шире прилавка. Это тот, кто возводит свое скудное понимание важных вещей в настоящий библейский закон! Лавочники не хотят ничего знать – им противны знания, за это их и любят власти, так как лавочники рады, когда им говорят, что правильно, а что нет. И разбираться, думать, анализировать – им противно, они хотят, чтоб это делали за них другие.

И всякий, кто не вписывается в их картину мира, это еретик-отступник, подлежащий сожжению! Почему так жестоко? Потому что ни у кого другого, кроме «лавочников», нет такого уровня ксенофобии. Именно страх толкает их в любой ситуации биться насмерть, как в последний раз! И это не обязательно человек из низших слоев и малого достатка – это состояние души! Это тот самый серый цемент, который намертво скрепляет в своих цепких объятиях слои всего общества. И что самое страшное – нельзя каждому из них приклеить ярлык «лавочник», так как в любой ситуации он может неожиданно проявить скрытые и дремлющие доселе высокие качества своего характера и поменять окрас совершенно честно под воздействием обстоятельств. И тогда в серую массу нужен новый мастерок раствора…

Интересно – можно ли улучшить качество этого цемента?

Просто когда началась Вторая Горячая война, но никакие зверства «блюстителей» эволюционеров еще не начались, накачанные страхом и ненавистью обычные единороды избивали своих еще недавно милых соседей, поджигали их дома, доносили на них в полицию. Иногда и публично расправлялись с ними… Вот я и размышляю… я не чувствую себя сиблингом в полном понимании этого слова – я обычный человек с нестандартными способностями. Но такое можно сказать про любого вокруг, и будешь прав. Почему же люди так обожают заострять внимание на разнице меж собой? Для меня это непостижимая загадка, сэр!

Снова начал накрапывать дождик, я включил дворники и слушал свое любимое радио.

Приехав к Лесли, я застал его еще не уснувшим. Его мохнатые брови, венчающие лошадиное лицо, несколько пошевелились, надо думать, отреагировав на мою физиономию. Лесли ничего не спросил и пригласил меня войти, после чего поставил аптеку на сигнализацию.

В небольшой, но уютной жилой комнатке при его заведении он смотрел телевизор, запись передачи «Вопросы и ответы». Я присоединился к нему, и мы выпили немного черри. Деньги он мне выдал.

Потом Лесли показывал мне разные новые арты, поступившие к нему недавно и стоящие на отдельной витрине. Один из них напоминал стальной диск с двумя т-образными пазами сверху. Чуть сконцентрировавшись на нем, я увидел полупрозрачную зеленоватую подпись сиблинга – кажется, арт мог дезинфицировать окружающее пространство диаметром до полутора метров, соединялся с другими артами, какая-то «двушка» Дильдара. Еще один был похож на ржавую струбцину с очень крупным зажимом – я навскидку определил его как Фэридуна, но уровень не понял. Выяснилось, что он в состоянии запоминать кучу текста и изображений, если его подносить к книгам или картинкам, а потом может транслировать информацию на визор. Удобно. Был еще какой-то, на вид угольно-черный куб с небольшими цилиндрическими отверстиями по центру граней – в зависимости от того, как его повернуть, он мог резать различные неорганические предметы особым сиреневым лучиком. Для человека был безвреден.