Наконец-то в глубине слабоосвещенного пространства разверзлась черной щелью дверь, за которой возник еще более черный силуэт.

Где-то за ней раздался быстрый топот маленьких ног и затих. А на пороге показался мужчина средних лет с небольшим брюшком и грушевидным лицом, одетый в черный двубортный пиджак с расстегнутой верхней пуговицей и ослабленной петлей черного галстука.

– Доброй ночи, сэр, – каким-то гулким булькающим голосом произнес он, – номер?

– Здравствуйте, – ответил я, подавив зевок, – да, хотелось бы немного вздремнуть.

Он пододвинул мне пухлый потрепанный журнал регистрации и протянул между прутьев решетки шариковую ручку, а сам повернулся к доске с ключами.

– С вас семьдесят сантимов за ночь, – сказал он, зажав в правой руке брелок в виде пурпурного бильярдного шара с цифрой четыре.

Я расписался в журнале, старательно фокусируя взгляд, после чего вытащил из кармана брюк специальный маленький мешочек с мелочью и отсчитал ровно семьдесят монет.

– Ужин уже не подаем – кухарка спит, но бар работает, там кое-что есть, – пробулькал он, прищурившись, словно увидел меня впервые.

Я почти спал на ходу, но некоторая перемена внимания ко мне как-то зацепилась за край сознания Зага Моррисона. Конечно, может, он видел мою фотографию в газетах?

– Благодарю, – кивнул я, убирая ключ от номера в карман плаща, – я бы промочил горло перед сном.

Выйдя из офиса, я поднялся на крыльцо бара – мой взгляд случайно скользнул на полустертую табличку: «Только для единородов». Буквы еле проступали на облупившейся поверхности, но прочесть было возможно, так как на крыльце висела электрическая лампа в запыленном абажуре.

Я открыл пластиковую прозрачную дверь, звякнувшую жестяными колокольчиками, и на меня дохнуло сыростью, табаком и жареной картошкой.

Бар был обычный, обшитый пластиковыми коричневыми панелями, в центре стоял бильярдный стол, за которым двое типов с обвислыми усами и линялыми помочами лениво гоняли шары и потягивали пиво. По краям стояло восемь столиков. За правым крайним сидели четверо и хлопали по дереву костяшками домино.

За слабоосвещенной стойкой стоял худосочный черноволосый бармен с выдающейся нижней челюстью и протирал стаканы. Рядом был небольшой угловой подиум, служащий, видимо, сценой, на которой стоял пюпитр и видавшая виды барабанная установка с аляпистой надписью на мембране бочки «Мизрем-бойз».

На колченогом стуле сидел клюющий носом парень лет двадцати с каштановыми патлами, в джинсовке и бейсболке. Он задумчиво трогал гитару. Рядом с ним сидела женщина средних лет и чистила картошку. За стойкой тихонько бормотало радио.

Ненадолго посетители скрестили на моей фигуре взгляды и тут же отвернулись, разве что пара «доминошников» чуть задержалась на мне, и я начал действительно верить, что в этой глуши я довольно-таки известен. А возможно, просто новые люди тут редко появляются.

Я подошел к парню с челюстью и заказал двести грамм виски, картошку фри и суп-солянку. Я успел проголодаться, а на сытый желудок спиться лучше.

Пока я курил и ждал заказ, на сцену прибежала симпатичная маленькая девочка в цветастом коротком платьице, лет, наверное, десяти. У нее были рыжие локоны. Она что-то спросила у женщины, та ей что-то тихонько ответила.

– Спать пора, Санта! – раздался голос мужчины в черном, показавшегося из-за стойки. – Анабель, сделай ей отвар…

– Ну, папа-а-а-а, – протянула она тоненьким голосом.

Повинуясь ощущениям в затылке, я напряг свое особое зрение и заметил легкие прозрачные цветные линии силовых потоков зэд-поля, девочка была сиблингом, но на ее шее висел арт Парвиза, который экранировал ее ауру. Он был в виде кораллового ожерелья. Только сами кораллы были сложным слоеным материалом Древних.

«Интересные тут дела», – подумалось мне.

Женщина, чистившая картошку, ушла.

Наконец мне принесли заказ, а «доминошники» продолжали на меня озираться.

Я тут же схватил ложку и начал поглощать суп, обжигая язык. Суп оказался вполне съедобным, хоть и не идеальным, просто вместо лимона была кожура и уксус. Но в целом, вместе с картошкой было вполне съедобно.

Потом я налил себе рюмку и, запрокинув голову, выпил.

В это время раздался мелодичный голос парня с гитарой:

– Хорошо, Санта, только одну, – он улыбнулся, – твой любимый ми минор?

– Да, – девочка тоже улыбнулась сияющей улыбкой, даже как-то светлее стало, и я налил еще, не упуская из виду «доминошников», которые перешептывались меж собою.

Тут раздались гитарные аккорды, и снова голос парня:

– Санта сейчас пойдет спать, но перед этим споет песню «Холодное сердце».

Раздались одиночные хлопки, и Санта запела.

Не знаю – я не большой любитель деревенского творчества, да и предпочтительный стиль в музыке у меня – джаз. Это был соул. Но буквально от первых фраз старой песни, спетых неожиданно звонким, но очень объемным голосом девочки, у меня по коже пробежали мурашки, словно кто-то высыпал на пол мешок артефактов.

Выключили радио, перестали бить по шарам двое у стола, а девочка пела такими звенящими интонациями, и даже там, где она слегка фальшивила, у нее получалось сделать красивый и естественный подъезд вокалом так, что получались элементы джазовых приемов.

Я застыл с рюмкой в руке и слушал песню о любимом человеке, который идет вдоль реки, идет на битву, и любящая его женщина просит всех богов помочь ему и сделать так, чтобы он вернулся живым и здоровым.

Зодиак, какая это была песня… От нее веяло сыростью ручья в логах, ароматом дыма костра, запахом запекшейся крови и пота, страхом и почти невозможной надеждой…

Когда песня закончилась, некоторое время стояла тишина, наверное, все местные слышали эту песню постоянно, но я вдруг не выдержал и начал хлопать в ладоши. На меня стали оглядываться, а я кивнул в сторону сцены и немедленно выпил.

– Все, Санта, пожелай всем спокойной ночи и живо спать! – сказал «двубортный», скорее всего, ее отец.

Парень с гитарой улыбался так, что, казалось, от него шел свет, как от арта. Санта спрыгнула с углового подиума и подошла к моему столику.

– Вам понравилась песня, сэр? – спросила она своим звонким голоском.

– Очень, Санта. – Я машинально вытащил из внутреннего кармана бумажку в один талер и положил ее на стол.

Глаза девочки были светло-карими (почти желтыми), и мне казалось, что ее зрачки немного фосфоресцируют, как у кошки.

– Вам нужно уходить, сэр, – тихо, но резко произнесла она, – к стальной реке… за вами кто-то наблюдает… Я вижу чей-то взгляд. Взгляд бога…

Она посмотрела на меня таким внимательным и настороженным взглядом, что на секунду показалась мне взрослой и умудренной женщиной…