– Санта! – резко крикнул ей отец, и она убежала, не притронувшись к деньгам.

Мне почему-то стало неловко, словно я позволил себе что-то предосудительное…

Пришлось налить новую рюмку, передернув плечами.

Все вернулось на круги своя, но мою сонливость будто рукой сняло – спать я больше не хотел.

Снова раздались удары по костяным шарам.

Я поспешил покончить с ужином, и тут один из «доминошников» встал и, проходя мимо моего стола, задел за его край таким образом, что пустая рюмка опрокинулась на стол.

– Вали отсюда в свой развратный город, – процедил он сквозь тонкие губы, повернув свою тощую шею ко мне, – нам здесь такие не нужны. Понял?

И вышел за дверь.

– Как только, так сразу, – ответил я, допив дрянное виски и закусив картошкой.

Оставив бумажку на столе, я кивнул бармену, встал и тоже пошел к двери.

Когда я вышел на крыльцо, я остолбенел…

Во-первых, мой отремонтированный и красивый «роллинг» стоял на ободах спущенных шин… У меня реально закипела кровь от ярости… И во-вторых…

Перед крыльцом кучковались трое мужчин, в одном из которых я узнал того самого «доминошника». И как раз он целился в меня старым потрепанным дробовиком «Завр» двенадцатого калибра…

– Ну что, сиблинг, – сплюнув на асфальт парковки, произнес длинношеий парень, – ты приехал, готовься сдохнуть, как и положено твари…

– Только слезь с крыльца, чтоб потом не отскребать твои поганые ошметки от приличного заведения, – хрипловато добавил его подельник, – такие мрази, как ты, убили моего отца и мать! Вы недостойны жить, ублюдки…

Я не стал дослушивать его обличительную речь, пришлось кувыркнуться влево через перила прямо на колючие кусты, одновременно выдергивая из внутренней кобуры «Соер»…

Грохнул выстрел, и засвистела картечь… Я наугад разрядил половину магазина в сторону нехорошей компании и, уже роняя шляпу, услышал хриплый вскрик…

Вот уже десятый раз даю себе зарок одеваться в короткую верхнюю одежду: запутавшись в полах своего плаща, я споткнулся, и пришлось опять кувыркнуться вместо того, чтобы встать…

Грохнул еще один выстрел из дробовика, а я, неожиданно для себя, разлегся на асфальте и чисто механически сделал два выстрела в силуэты людей.

Они дернулись и упали… раздался женский визг…

Кто-то гортанно кашлял явно в предсмертной агонии, а мои руки начали трястись, как пневматический молот…

Одно из тел шевелилось на асфальте, дергая ногой и тихо подвывая, а на крыльце стоял давешний мужчина с грушевидным лицом и с охотничьей двустволкой.

Мои трясущиеся пальцы буквально вырвали из внутреннего кармана жетон НОБНОТа, и я успел крикнуть:

– Не стреляйте – полиция!

Ружье ходило у него в руках из стороны в сторону.

– В двух километрах по дороге есть станция, – дрожащим голосом произнес отец Санты, – убирайтесь туда. Будет ночной поезд… Проваливайте…

– Во-первых, мне нужно позвонить, – я не убирал пистолет и смотрел ему в глаза, – а во-вторых, они первые стали стрелять, мистер Мизрем…

– Вызовете копов? – спросил он, нахмурясь.

– Нет. Эвакуатор, – ответил я, – и что-то мне подсказывает, что я оказал невольную услугу вашей дочери…

Он стиснул зубы и молча ушел за дверь, подставив мне спину. Но я не смог убрать пистолет.

Ключ от номера я бросил на землю, предварительно протерев брелок о рукав.

В баре уже никого не было, и я подошел к стойке, где стоял старый потрепанный аппарат с высокими рычагами, и заказал разговор с отелем «Ироп».

Прошло минуты две, прежде чем я услышал знакомый заспанный голос:

– Чарли Вудстер у аппарата.

– Это Заг. – Я озирался по углам опустевшего бара. – Чарли, ты не мог бы попросить своих друзей из дорожной полиции прислать буксировщик к мотелю «Мизрем», это не доезжая Фируз-тауна, – мне тут шины прокололи… я оплачу… вишневый «роллинг»…

Настроение сделалось противным. Я не оставил денег за звонок и, выйдя на крыльцо, снова увидел три трупа в лужах крови, которая уже смешалась: двое лежали друг на друге, словно обнимались после смерти. Глупые злые люди… Они не знают, зачем они сражаются и против кого… Мне не было их жаль…

Я почувствовал приступ дурноты и выблевал на землю все, что успел употребить в баре Мизрема. Наверное, это и к лучшему.

Если эти люди не хотят проблем, они не станут заявлять в полицию об убийствах. В каком же страхе жил этот Мизрем с дочерью-сиблингом среди таких вот людей?

Мне было безудержно неловко перед Сантой… «Неловко» это даже не то слово: я хотел отмотать время назад и не сворачивать с шоссе…

Из багажника «роллинга» я вытащил свой старый армейский рюкзак на пятьдесят литров и сложил туда все необходимое и ценное. После этого закрыл замки и двинулся по дороге дальше, не оборачиваясь на мотель, провожаемый лаем собак и возбужденными выкриками.

Дорога была пустая, темная и грязная, обрамленная голыми стволами тополей. Темно было, как в бочке с нефтью, которую спрятали в подвал. Хорошо, что мое зрение позволяет видеть хоть что-то. Да и любой источник света в темноте видно задолго до его появления.

Снова начал накрапывать дождик, и я, немного поразмыслив, все же открыл зонт.

Пару раз, чавкая грязью, я на всякий случай прятался от проезжающих мимо редких машин среди облетевших тополей – вдруг все же кто-то станет расспрашивать про эту ночь, когда застрелили трех человек? И случайный одинокий прохожий глубокой ночью на дороге вызовет живейший интерес правоохранительных органов.

По той же причине, когда я подошел к развилке, я не свернул налево по указателю: «Фируз-таун, северный район, 4200 жителей», хотя, конечно, был сильный соблазн найти гостиницу, принять горячий душ и наконец-то поспать.

Я решительно пошел по дороге прямо, куда показывал другой указатель: «Железнодорожный городской полустанок «Январь», юго-западная магистраль».

Если хозяин мотеля не соврал и ничего не напутал, то я могу подсесть в проходящий ночной поезд. В чем-то это даже удачно: билет будет уже немного дешевле, да и высплюсь я по дороге. Главное, чтобы поезд не подвел – не всегда они на полустанках останавливаются.

Наконец сквозь густую решетку ветвей деревьев показались огоньки полустанка, и за поворотом я вышел на открытую местность.

Станционные огни тускло отражались на стальных полосах рельсовых путей. Над коротким перроном горел один яркий фонарь, здание маленького обшарпанного вокзала было погружено во мрак, только над крыльцом была ярко освещенная вывеска: «ЯНВАРЬ».

Тишина и пустота, даже шелест дождя прекратился, и я закрыл зонтик, повесив его на пояс плащ, и подставив лицо мелкой, словно капли пара, сырой небесной хмари.