договорились, что он довезет меня до города или поселка с красивым названием Лужки, а сам поедет дальше, за какой-то посылкой. Ехали мы гораздо дольше, чем я рассчитывала, и оказались там только под вечер. Конечно, искать, где ночевать в восемь вечера, сложно… Но что делать, обратного пути нет. Я поеду дальше, пока не знаю, как и с кем, но поеду – туда, где всегда тепло, где ночью можно спать на улице, где редко идет дождь и три урожая в год. Посажу картошку и буду ее выкапывать, мы однажды сажали на даче, выросла картошка размером с крупный горох, потому что у нас земля – глина, и в ней хорошо растут одни лопухи и сныть. И еще березы, которым всё равно, где расти. Береза – главный сорняк России и самое красивое дерево. Папа говорит, что это называется диалектика. И что в нашей жизни всё так. Например, любовь приносит боль. Это уже не папа говорит, а я теперь так думаю.

Я протянула Геннадию Ивановичу триста пятьдесят рублей, как договорились.

– Сбежала, да? – вздохнул он. – Я людей вижу… Как, говоришь, зовут тебя? Алёна?

Я кивнула – на всякий случай я сразу назвалась другим именем.

– Ну ладно, Алёна. Не брал бы с тебя денег. Но это только на бензин, и то… Больше проехали. Не потеряйся. Очень легко потеряться. Раз, два – и себя потом не найдешь. Понимаешь?

Я опять кивнула.

– Не скажешь настоящего имени?

Я промолчала.

– Тебе четырнадцать есть?

– Да.

– А паспорт покажешь?

Я потихоньку стала отходить от машины. Я-то думала, что я свободна и могу ехать, куда хочу… Почему я произвожу такое впечатление, что уже второй человек за день начинает обо мне заботиться? Я как-то плохо выгляжу?

– У тебя мой телефон есть! Если что – звони, помогу! Слышишь? Алёна!.. – Это он кричал уже мне вслед.

Алёне, может быть, помощь и нужна. А мне нет. Я сама со всем справлюсь.

На самом деле мне было немного жутковато. На улицах было мало народу. На центральной улице, по которой я пошла, магазины были закрыты, некоторые, мне показалось, уже давно. Пустые витрины, заколоченные двери. Я увидела кафе, в котором горел свет и сидели люди, и зашла туда.

Я присела за столик, оглядываясь и пытаясь понять, подойдет ли ко мне официантка или здесь как-то по-другому принято. Минут через десять ко мне подошла женщина, протянула телефон и спросила, показывая какую-то фотографию с подписью:

– Это не ты случайно?

Я замерла, но постаралась как можно спокойнее пожать плечами. На фотографии была я, в позапрошлом году, на новогодней дискотеке в школе. Точнее, перед дискотекой. Нора Иванян сняла меня, и маме почему-то так понравилась эта фотография, что она даже поставила ее себе в телефон на мой контакт. Я на ней не очень похожа на себя, так мне кажется теперь. Может быть, я раньше была такой? Озорной взгляд и в то же время такое спокойное отрешенное лицо. Я знаю, почему так было, Нора выглядела смешно в праздничном платье, белом, с черным тонким пояском, которое делало ее еще толще и нескладней, чем обычно. Но я старалась не смеяться над ней, мне было ее жалко.

Женщина повторила:

– Ты? Ну ты же! Тебя ищут! Видишь – написано! Пропала девочка, четырнадцать лет… Ну? Ты, главное, вошла, а я как раз смотрю, думаю – ну дожили, уже у нас дети пропадают… Зашла погоду посмотреть, а вместо этого читаю…

Я пожала плечами, встала, взяла свой рюкзак и куртку без рукава, на которой очень удобно спать, свернув ее кульком. Женщина попробовала меня задержать, но я сказала: «Это не я!», резко стряхнула ее руку и вышла.

Ну и куда мне идти? До теплой страны, где гуляют овцы и лошади на зеленых склонах невысоких гор, далеко-далеко? Где я сегодня буду ночевать? Я видела в одном фильме, как девушка устроилась на работу в небольшой магазин и прямо там жила, в подсобке. Может быть, и у меня так получится? Если только в этом городе в девятом часу вечера работают какие-то магазины. Я прошла мимо сетевого магазина, такого же, как в Москве. Мне нужно не это. Магазин с надписью «Хлебушек» был закрыт, то есть на двери висела табличка «Закрыто». Но сама дверь была приоткрыта, и мужчина лет пятидесяти или больше таскал внутри коробки. Я осторожно вошла вовнутрь.

– Закрыто! – крикнул он. А разглядев меня, добавил: – Ничего нет! Не дам ничего! Хватит, кормишь вас, жалеешь, а мне потом прилетает!

Я не поняла, кого он имел в виду, ничего отвечать не стала.

– Сказал – иди давай!

– Я ищу работу… – негромко сказала я.

– Чего? Давай-давай, топай! Мне проблемы лишние не нужны!

Я постояла и вышла. Наверное, он принял меня за попрошайку. Я не попрошайка.

Я побрела по улице. Красивые здесь дома, старинные, возможно, в одном таком доме когда-то жили мои предки.

К вечеру стало опять сильно холодать, даже подморозило. Какая холодная весна. В прошлом году в это время мы ночевали по субботам на даче. Значит, уже не было ночью заморозков. И Вова сбивал с веток местных котов, которые повадились лазать у нас по деревьям за птичьими яйцами, бросал в них палки. Однажды Вова сбил гнездо, там были яйца, сине-зеленые, очень красивые, как будто покрашенные к Пасхе. Они не разбились, он их сварил, но есть никто не стал. Я помню свой ужас – зачем он их сварил? И выбросил.

Я остановилась у доски объявлений. Может быть, здесь написано, что требуются продавцы или фасовщики? Я бы смогла фасовать конфеты, например… Я была бы хорошей фасовщицей. Во многих азиатских странах дети работают с четырех-пяти лет – продавцами, фасовщиками, даже поварами, мы смотрели такие ролики с Таисьей. И она ругала нас за то, что мы инфантильные белые. Она часто защищает другие расы, особенно азиатов, считая, что белая раса отжила свое, болеет и скоро умрет. И если она не потащит с собой в могилу всё человечество, то будущее – за Азией. Они были до белой расы и будут после нее. Белая раса неизвестно откуда взялась и хочет быть во всем главной, даже если для этого нужно уничтожить весь мир. В основном сейчас производят всё не белые люди, белые только перепродают или потребляют то, что производят люди, которых они почему-то считают ниже себя.

Но я точно могла бы работать фасовщицей, причем хорошей. Я бы не ела тайком конфеты, потому