Егорычева послужило его выступление 20 июня 1967 года на пленуме ЦК КПСС, в котором содержались некоторые критические заявления, касающиеся военной политики и состояния обороноспособности страны. Поначалу, полагая, что Егорычев говорил с благословения Брежнева, многие члены ЦК, включая подчиненных Егорычева по Московскому горкому, бросились поздравлять его. Однако уже на следующее утро первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Ш. Р. Рашидов, а за ним и другие выступавшие с трибуны пленума обрушились на Егорычева с критикой. Егорычев тут же выступил с оправданиями и опровержением собственных слов. Но было уже поздно. В заключение Брежнев выступил на пленуме с резкой критикой Егорычева. Егорычеву не оставалось ничего другого, как подать заявление об уходе с должности[760].

Для того чтобы провести это решение на пленуме Московского горкома, потребовалась некоторая подготовительная работа. Дальнейшее стало хрестоматийным примером новой разновидности политического исключения, не связанного с репрессиями. Сначала на заседании бюро Московского горкома партии были произнесены подготовленные обвинения членов бюро. Ораторы, как вспоминал один из участников этих событий, «доставали тексты и шпарили по написанному»[761]. Затем на пленуме Московского горкома 27 июня 1967 года единогласно без обсуждения было утверждено решение бюро горкома об освобождении Егорычева от должности[762]. В конце концов формальное исключение Егорычева было подкреплено демонстрацией неформального исключения. Как вспоминал помощник Егорычева, после заседания бюро горкома «вышли в кулуары. Там еще оставались все секретари, члены бюро, и мы сразу почувствовали, что вроде бы образовалась такая стеночка… Николай Григорьевич и я шли как бы в пустоте. К нему никто не подошел. Никто!»[763] На протяжении следующих месяцев бывшие друзья и коллеги Егорычева на публичных мероприятиях или при случайных встречах отворачивались либо делали вид, что не замечают его[764].

Ил. 20. Первый секретарь Московского горкома Н. Г. Егорычев выступает на XXIII съезде партии 30 марта 1966 года. Из фондов РГАКФД (г. Красногорск)

Ил. 21. Фотографировать на пленуме Московского горкома, формально утвердившем отставку Н. Г. Егорычева, скорее всего, было запрещено, но все такие собрания внешне выглядели одинаково. На этом снимке — заседание пленума Алтайского крайкома партии, 1972 год. Из фондов РГАСПИ

Егорычев, занимавший одну из влиятельных позиций в советской системе, получил второстепенную должность заместителя министра сельскохозяйственного и тракторного машиностроения, а в 1970 году был отправлен послом в Данию, где оставался до 1984 года. В политическом плане он был нейтрализован. Механика данной акции выявляет две долгосрочные тенденции в природе политического исключения. Во-первых, предъявленные Егорычеву обвинения были лишены политического содержания. Никто не ставил под сомнение его политическую лояльность и не задавал вопросов по поводу его классового или социального происхождения. Во-вторых, несмотря на нейтрализацию Егорычева, это никак не повлияло на его членство в партии. В этом отношении судьба Егорычева отражала общее положение дел. В 1966 году из партии были исключены 63 тысячи человек при общей ее численности 12,7 миллиона. Лишь несколько сотен коммунистов потеряли в этом году партийный билет с формулировками «случайно попавшие в партию», «за притупление политической бдительности», «имевшие связь с чуждыми элементами», «скрывавшие социальное происхождение». В следующем, 1967 году эти мотивы были показательно переименованы: «за антипартийное поведение», «политическую невыдержанность», «притупление политической бдительности», «неискренность перед партией»[765].

Эти относительные перемены означали некоторое видоизменение практики политических исключений. Вместе с тем такие случаи, как снятие Егорычева, демонстрировали их преемственность. По-прежнему чистка была сопряжена не только с устранением того или иного руководителя, но также с искоренением сетей, которые складывались вокруг него. Так, на должность Егорычева был назначен руководитель советской профсоюзной организации В. В. Гришин. После своего избрания Гришин пригласил руководителей аппарата московской городской парторганизации и поблагодарил их за поддержку. «Но мы-то все понимали, — вспоминал один из секретарей горкома, — что он поставлен для того, чтобы разогнать всех тех, кто работал с Николаем Григорьевичем (Егорычевым. — Примеч. авт.)»[766]. Так и произошло[767]. Этот аспект исключения объясняет, почему такое значение придавалось его публичному проведению. Тщательно срежиссированные акты остракизма дополнительно нагнетали атмосферу политической опасности, окружавшей жертву[768].

С другой стороны, благодаря отсутствию компрометирующих политических коннотаций в отношении лояльности Егорычева, от него можно было избавиться без ареста, исключения из партии и даже без удаления из номенклатурной среды. Однако эта мягкость создавала также свои проблемы. В сталинский период организация политических исключений была максимально упрощена: система работала на автопилоте и могла спокойно полагаться на запасы страха и глубоко укоренившиеся представления о политической лояльности и классовой принадлежности. После Сталина, при Брежневе особенно, исключения проводились вручную. Как показывает история Егорычева, это требовало определенных усилий.

В таких условиях заметно выросло значение сочетания политического исключения с кооптацией. При политическом исключении таких руководителей, как Егорычев, считалось возможным не лишать их доступа к определенным номенклатурным преимуществам. При Брежневе, с 1965‐го по 1976 год, было смещено 62 первых секретаря обкомов, при этом трое были существенно понижены в статусе. Большинство же было переведено в Москву, что даже в тех случаях, когда такой перевод был связан со снижением статуса, «само по себе было крайне желательно не только потому, что [в Москве] находился источник власти, но и вследствие намного более высокого уровня жизни [в столице]»[769]. Тем, кто подвергался изгнанию со старших должностей, нередко весьма болезненному и публичному, позволялось сохранить членство в партии, номенклатурные блага и даже — на какое-то время — членство в руководящих органах партии. Как, по мемуарным свидетельствам, говорил Егорычеву Брежнев, «…я же не ставлю вопрос о твоем исключении из состава ЦК»[770]. Главным было то, что опальных функционеров переводили на должности, сопряженные с незначительными полномочиями.

Воссоединение разделенных областных и краевых аппаратов после отставки Хрущева завершало определенный этап развития местных сетей и имело не только практическое, но и в определенной степени символическое значение. Новое руководство страны обозначило разрыв с региональной политикой Хрущева. Конкретные очертания нового курса в отношении секретарей и местной номенклатуры обозначились достаточно скоро. Брежнев полагался на их лояльность и искал пути повышения эффективности управления за счет ресурсов стабильности и кадровой коренизации в широком смысле этого понятия.

В отличие от Сталина и даже Хрущева, при которых региональные