тебя… и, – сделала я глубокий выдох, – в того парня я тоже хотела швырнуть ножом!

– Голос? Он тебе говорит?

– Как всем шизофреникам! – бодро улыбнулась я.

– Или гениям.

– Камиль, обещай по старой дружбе, что не замаринуешь в банке мои мозги, когда сделаешь вскрытие?

– Не говори ерунды.

– Может, это Стив говорит во мне? Или Алла, или проклятый геном, от которого избавляется планета? Или все это мои слова, Камиль?

Я ждала, что он отойдет подальше или хотя бы включит свет поярче, но Камиль ответил, опустив голову:

– Думаешь, я никого не убил? Или Воеводин?

– Но ты говорил, что никого. Ты соврал?

– Прочитаешь правду в мемуарах, – поднял он с пола учебник «Психология криминалиста. Первый курс», сунув мне его в руки. – Это твое призвание. И предназначение. Ты не должна покидать бюро.

– Мой потолок – уволенный стажер.

Направив взгляд вверх, Камиль улыбнулся:

– Заешь, как она говорила?

– Анна… Та девушка с Ракиуры?

– Да. Она говорила: «Пока кто-то видит потолок, другие через потолок увидят небо».

– Ты не смотрел на меня полгода.

– А потом увидел небо, Кира. Если Воеводин что-то и вдолбил мне в голову, то это та самая вера.

– А сказал, что веришь только тому, что видишь.

– С недавних пор прозрел.

– И ты мне веришь, Камиль? Веришь, понимая, на что я способна?

– Верю в тебя.

– Потому что я похожа на Анну?

– Теперь я понял, ты другая. К счастью, совершенно на нее не похожа.

– Потому что она… – ждала я, что он закончит фразу.

– …потому что она была хладнокровной убийцей.

Во всей этой мешанине из аллегорий и исповедей, в принятии и жертвенности я наконец-то рассмотрела настоящего напарника – ученого, друга, выживальщика. Такого же, как я, – искателя подтверждений и фактов, того, что его вера – доказательна, что через потолок мы видим небо. А будь он Воеводиным, то рассмотрели бы на небосклоне даже звезды в разгар обеденного полудня.

– Тогда, Камиль, – сунула я учебник себе в рюкзак, – до вылета в Оймякон несколько часов. Пора в наше небо, которое где-то за потолком.

В своем доме, заваленном книгами, коваными деталями, паяльниками и банками с замаринованными в формальдегиде органами, Камиль ориентировался как паук в паутине. Раз – схватил походное оборудование, два – моток альпийской веревки, три – ледоступы, красный пуховик, горнолыжные брюки.

Я ждала Камиля в его кабинете. Сев на пол, уперлась руками в колени, рассматривая две картины на стене: с холодным пляжем и с кустом красных роз. Одна холодная, серая, бесцветная, а вторая – пышущая жизнью и красками.

Так и хотелось уткнуться носом в розы.

И почему в прошлый раз я попросила не трогать меня пять часов, пока сидела и рассматривала их?

– Едем, – заглянул Камиль. – Выкупил предпоследнее место на десятичасовом рейсе.

– В Якутске сезон? – удивилась я. – Кому туда надо?

Мы с Камилем договорились, что будем есть и пить все одинаковое. Пользоваться одной и той же зубной пастой, делить жвачку из одной упаковки.

– Все, что ты берешь в рот, должен взять я тоже, – говорил Камиль, а я еле сдерживала хохот.

– Ты слишком давно разведен.

Мы сидели на синих пластиковых креслах в зоне вылета. Громкоговоритель трещал музыкальным переливом, а после под потолком разносилось протяжное женское эхо, но понять слова могли только заядлые путешественники.

Слова превращались в единое, ни с чем не сравнимое пение аэропортовых джунглей.

– Ты обещал, что расскажешь про минивэн. Что нашли? Чашку от кофе проверили?

– Сократив пятидесятистраничный отчет до одного слова, отвечу: ничего. Отпечатки мужчины в масках не оставили. Кофе продается в более чем десяти тысячах кофейнях. И сироп, и молоко. А бургеры на ближайшей заправке. На стяжках только ваши с Максимом биообразцы.

– А помада? Там женская помада была.

– Идентифицировали. Цвет номер двадцать два, «Спелый гранат». Старая. Судя по химическому составу, просрочена на десять лет.

– Меня ограбили… – сделала я вывод.

– Когда, кто и как? – скучающе спросил он.

– Камиль! Я серьезно! Десятилетней давности помада номер двадцать два! Точно такая хранилась у отца в гараже. Я держала ее в кулаке в тот день, когда сестры погибли. Я не разжимала руку полгода… даже во сне! Я сказала, что это «улитка».

– Улитка?

– Я так запомнила. Мне журавль приснился во сне и сказал «улика», а я запомнила как «улитка». Мне было десять! – подскочила я с кресла, пока над нашими головами женский голос пел песню о начале посадки на рейс в Якутск.

– Алло! Пап! Это я, привет! Па, я по работе звоню. По делу. Вы как? – начала я не с того.

– Все хорошо, Кира, все нормально. Ты там как? Давно фотографий с балкона не присылала.

– Точно! Пришлю… Я в отпуск еду.

– С Максимом? Молодцы!

– Нет, с коллегой. Максим… не может.

– Что за коллега? Воеводин? Мне надо переживать из-за этого?.. У тебя дефицит общения с отцом, так бы сказал мой психолог.

– Па-а-а-ап, не с Воеводиным. С Камилем Смирновым. По делу и в отпуск заодно. Слушай, па, тут наш рейс объявляют, можешь в мою комнату сходить?

– Могу, – услышала я шум шаркающих тапочек, – все, в комнате.

– Открой ящик письменного стола. Там коробка из-под конфет. Что внутри?

– Красная коробка?

– Да! Что в ней? Что ты видишь?

– Ничего. Она пустая. Совсем.

– Уверен?

– Стою, трясу ее.

– А рядом посмотри, там нет… кулона с золотым шаром и женской помады на нитке из крапивы?

– Ничего такого нет. Тетради, ручки, фотографии, но кулона и помады нет. Может, в другой коробке?

– Может, я с собой забрала и забыла… пороюсь у себя. Спасибо, па. Передавай маме привет…

– Обязательно, а куда в отпуск летите-то?

– В экстремальный тур, пап. Что-то типа игры «Последний Герой».

– Ничего себе. Ты аккуратней. Как только Камиля уговорила на эту игру?

– Наверное, надеется выиграть.

Мы остались последними в очереди на посадку, а в самолете наши места оказались разбросаны по салону.

– Украли, Камиль! Все, что было в коробке! – нависла я над его креслом, истерично вещая на весь салон. – Кулон украли… А там внутри пыльца от Аллы, которая память возвращает. Она отдала мне ее в парнике, – отодвинулась я, чтобы пассажиры по соседству смогли убрать вещи на верхние полки.

– Девушка, не мешайте, займите свое место, – буркнул небритый мужчина в ушанке.

– Отдала мне ее в парнике, – повторила я в два раза громче, чтобы ушанка не помешала ему расслышать, – перед тем, как я ее убила.

– Стюардесса! – вскинул мужчина руку с торчащим пальцем, что уже мерещился мне в манящей дреме… отрезанным и законсервированным в одной из формальдегидных жиж Камиля.