– Меня спасать не от чего, Кира, – ткнул он пальцем в висок со шрамом. – Я уже умирал.

В этом он оказался прав, и крыть мне было нечем. Если я решаю, как мне жить, то и он вправе.

– Сокращу твои расходы на мобильник. Оймякон, – ответила я, – склеп Аллы. Я еду туда.

– Прочитала блог Антона. А я все думал, когда же? – скрестил он руки.

– А ты читал?

– А кто тут следователь? Пришлось. Значит, решила испытать судьбу в лабиринте? Таких веревок нет, чтобы на все тоннели хватило. По моим оценкам, в нем суммарно более тысячи километров троп. Рация, мобильники, GPS работать не будут. Ты понесешь с собой провизию и воду, палатку для ночлега и топливо для обогрева. И сколько идти до усыпальницы, никто не знает.

– Ничего из этого не понадобится, – развернула я лист с переписанным текстом стихотворения, – это карта, Камиль. Ключ был на ошейнике Гекаты. Алла сама рассказала мне про юбки. Она оставила эти послания для меня. Ни для Макса, ни для Жени, ни для Воеводина, а для меня. Ты был прав.

– Я просил расшифровать текст, а не бросать кубик снова на ее игровом поле.

– Она гений, да? Умерла, но ее игра все живет и живет.

– Надеюсь, Кира, тебе не придется умирать, чтобы выиграть.

– Но ты не проиграл, – кивнула я на его шрам, – ты выиграл жизнь.

– Соперник поддался. Ты сама это знаешь. Алла не такая.

– Она мой Стив, – сгребала я в рюкзак термобелье, фонарик, свечи, надувную подушку для перелета, шерстяные варежки и носки. – Ты хотел знать правду обо мне, напарник, так вот она: я слышу шепот Аллы в голове и вижу в отражениях зеркал мертвых сестер. И не уверена, что дело в токсине. Аллу никто не травил, как мою маму или бабушку. Они… просто такие.

– Готовишься принять эстафету?

– Хочу сделать что-то, пока бегу, Камиль. Хоть что-то хорошее, пока…

– Хватит, – забрал он у меня рюкзак. – Ты сама говорила, что напарники должны прикрывать друг другу спины. Я еду с тобой.

– Но мы больше не напарники.

– Значит, еду в отпуск.

– Хорошо, Камиль. Но помни, стоя у меня за спиной и прикрывая: я все равно могу тебя убить. И в склепе Аллы появится новая могила.

Он не задумался ни на минуту:

– Закажу такси. Нужно собрать снаряжение. Иди поешь.

– Что приготовил?

– Жареную рыбу. Сегодня же четверг.

Что ж, посмотрим, какой стороной ляжет фишка в этот раз.

Глава 16

У меня шесть, у него четыре

Только вот после ужина фишка легла входящим звонком от Воеводина. Камиль включил громкую связь, ответив на звонок одним словом:

– Здесь.

Я закатила глаза: «Ну а где? На Солнце, что ли? Здесь…»

В последние дни Камиль выглядел еще более небритым и заросшим. Он постоянно менял расположение очков: то закидывал их стеклами на загривок, то, вспоминая, что его лицо с обратной стороны, возвращал на переносицу. Но если он не побреется и не подстрижется, рано или поздно и я не разберу, где у него подбородок, а где затылок.

– Камиль, Кира с тобой? – спросил Воеводин.

– Она здесь.

Отлично, я там же, где и Камиль. В варианте «г» моего теста на профпригодность с оттенками и сроком годности в сферах герл-карьера-жизнь.

– Полина Огонькова пришла в себя после операции.

– Дала показания? Что в них?

– Нет. Молчит. Сразу плачет, когда к ней подходят представители полиции, адвокаты и даже родители. Со мной тоже не стала беседовать, но, узнав, что я из бюро, сказала, что будет говорить с Кирой. Попросила позвать ее очень срочно. Телефона у Огоньковой нет. Родители ее оберегают от любой информации.

– Меня уволили. Я не могу брать показания.

Услышав мой голос, Воеводин добавил:

– Теперь это плюс, что ты не работала у нас. Ты стажировалась по временному договору. Полина боится полиции. Думает, ей никто не поверит.

– То есть? – резанул по мне взглядом Камиль. – Есть связь? Между ней и Кирой?

Выждав пару секунд, вздохнув, Воеводин произнес:

– Алла Воронцова – вот их связь. Полина Огонькова ее знала. Кира тоже. Уверен, Полина хочет об этом рассказать и… что-то чуть больше этого.

– Что требуется выяснить? – спросил Камиль с минимальным уровнем эмоций. – Есть план? Будет нужна прослушка?

– Так точно. Через микрофон ты подскажешь Кире, какие задавать вопросы. Главное, дать Огоньковой возможность высказаться. Пообщаться с Кирой как с подругой.

– Ясно, – кивнул Камиль.

– У меня отпуск, – встала я из-за стола, принимаясь за мытье тарелок. – Полина еще слаба. Пусть поправится. Как подруга я поболтаю с ней позже.

– У токсина отпуска нет, Кира. Ты на меня обижена, я понимаю…

– Вовсе нет, – выдавила я в три раза больше моющего средства, чем было нужно, – я не обиделась, и вы не понимаете. Ни Полю, ни Камиля, ни меня.

– К несчастью, Кира, у нас с супругой не было детей. Надеюсь, однажды ты напишешь учебник «Психология родителя. Первый курс», и я его прочитаю.

«“Психология криминалиста”! – сдавила я губку, выжимая концентрированные слова Воеводина. – Да чтоб этот учебник провалился!»

Я ненавидела сейчас всю криминалистику разом. Я не следователь! Я чье-то дело, чья-то цель, загадка, преступница и жертва – я сразу все в этой истории, и сколько еще во мне осталось не облитых чужими слезами и кровью страниц?

Воеводин повесил трубку. Камиль облокотился спиной о мойку и не отходил, пока я раз за разом швыряла губку, то вытирая кран, то плитку, то намыливая одну и ту же вилку раз за разом.

– Кир, – остановил он мыльню в мыльне, когда я отполировала дерево столового прибора так, что чуть не довела его до состояния щепки.

Камиль выключил воду и забрал у меня губку. Помня, как я пробовала выколоть Максу глаз, я спросила:

– Ты знаешь, какие травмы у Максима?

– Знаю.

– Скажи мне.

– Порезаны ладони, предплечья, полностью отсечены две фаланги левого мизинца, – словно зачитывал он заключение о вскрытии. – Отрубленная часть обнаружена за комодом у стены. Нервные и сосудистые окончания восстановлению не подлежат. Следы разложения тканей привели к ампутации.

– Ампутации?

– Мизинца.

– Геката… – вспомнила я, как хорек скребся лапками под шкаф.

Еще немного, и она полакомилась бы пальцем своего бывшего хозяина.

– Закаленной сталью своих ножей я отрезала ему палец? Насовсем? И он… разложился у меня за шкафом?.. – Плохо прикрепленная раковина скрипела, пока я впивалась в нее