Антон захлопал в ладоши.

– Кира – огонь! Огнище! Второй вопрос: что ты чувствовала, влюбляясь в Максима?

– Что он заполнит пустоту. Что у него такая же рана, как у меня, и они наложатся друг на друга, став единым целым. Я не чувствовала страха рядом с ним. Он не такой, каким был Костя. Костя был хорошим, а Максим хотел им стать. Но он такой же, как я. Он считает себя плохим, считает себя убийцей. Я тоже. А минус на минус дает плюс. И я желала нам счастья. Желала остаться в плюсе, если нам не суждено было умереть в оранжерее.

– Желала? А почему в прошедшем времени?

– Это твой третий вопрос?

– Ага! Не подловишь! Нет, Кира, вот мой третий вопрос: что ты сделаешь с убийцей своих сестер?

– Антон… еще одно слово про моих сестер, и я вызову оцепление к твоему подъезду.

– Ты не сотрудник бюро. И раньше-то стажером была, а сейчас погнали тебя метлой. Никого ты не вызовешь! Хочешь задать свой вопрос, отвечай на мой!

Выдирая с корнем окружающую меня траву, я не знала, что говорить, но мне пришлось ответить, когда в голове шепнула Алла: «Соври…»

– Предам суду, – ответила я, понимая, что впервые солгала.

– Эх, – вздохнул Антон, – вот ты и врешь. Но, – прижался он к камере глазом, – ты набрала пару баллов преференций за искренность в первых двух турах. Спрашивай, че ты там хотела, и разбежимся на время!

– Где похоронена Алла? Место, страна, координаты.

– А вот сейчас обидно! – надул Коровин губы. – Читала бы мой блог и знала. Я полгода назад об этом писал! И даже ездил… Ё-моё, такой кринж! Обалдеть, че она придумала! А ты реально не в курсах? Какой же ты следак, Кирыч?!

– Еще раз назовешь меня так, и пусть я бывший стажер, но друзья в бюро у меня остались.

– Кир, – поправился он, – я тебе не враг. Че, серьезно не знаешь про Алый лабиринт?

Я молчала, и он продолжил:

– Ее похоронили там, где она указала в завещании, – в Оймяконе. Воронцов склеп выстроил изо льда. Там же вечная холодина, а он еще установил дополнительные хладоустановки. Все ж такая громадина вышла!

– В Оймяконе?

– Это даже… поэтично, – задумался Антон. – И там лабиринт. Никто просто так к склепу не подберется. Фанаты, ну, – захохотал он, – то есть чтобы фрики не заваливались, такие как я!

– Ты там был?

– И не один раз, но не прошел лабиринт. Он занимает десять тысяч гектаров, а веревок проложено на пятьдесят километров только. Запутанный. Невозможно его пройти. А потеряться и замерзнуть до смерти – запросто.

– Потеряться?

– Думала, она устроит детский лабиринтик с тремя поворотами? Там знак еще огромный, типа свернешь и помрешь, сам виноват! Землю Воронцов ту выкупил. Делает что хочет. А вокруг такое… сама увидишь! Круче Диснейленда и фестиваля Бернинг Мэн!

– А кто-нибудь проходил лабиринт?

– Знаешь, Журавлева, – ответил он, – почитай-ка блог! Там есть все, что ты хочешь узнать, – захлопнул он крышку, и монитор передо мной погас.

Спустя двадцать минут я уже знала, что трое «туристов», отправившихся в Оймякон пройти к склепу дочери олигарха, получили обморожения. Один остался без трех пальцев, второй без стопы, а третий без кисти. Они провели в лабиринте неделю, пока их не отыскали поисковые собаки.

Из-за бурной лесной растительности эвакуация пострадавших с вертолета была невозможна, а внутри ледяных стен, судя по всему, установили глушилки, блокирующие любой радио– и спутниковый сигнал.

– И как я умудрилась ничего не знать про такое сооружение? Или, – быстро прикинула я, – хорошо, что я ничего не знала.

Хорошо еще было то, что Максим не звонил и не писал весь день. Я не знала, как его правильно разлюбить, чтобы спасти, не знала, согласится ли он на это. Да и вообще я не знала, есть ли еще у него та самая ненормальная любовь?

Или жизнь ему все-таки дороже?

Пусть это и жизнь, в которой нет меня.

Вернувшись домой, обнаружила, что в коридоре вкручена одна, но лампочка. Разбитые осколки зеркала убраны, кровь смыта, а с кухни доносится аромат не разогретой, а приготовленной пищи.

– Это что, опять токсин мне дурит мозг? – подняла я на руки Гекату и прокралась вместе с ней в сторону кухни.

– Кира, – услышала я на полпути голос, – это я, не пугайся.

– Камиль? Что ты делаешь?

– Ужин. Из трех блюд, – закрыл он холодильник. – Я, кажется, понял, что тут к чему. Все специи по три. Три вида молока. Три вида сыра.

– Слушай, я не успею поесть, – отдала я ему в руки Гекату. – А ты как раз присмотришь за хоряшей.

Геката вилась пушистым кренделем, желая спрыгнуть с незнакомых рук.

– Куда собралась? На тренировку?

– Нет, – ответила я, удаляясь в спальню.

– Нет, но?.. – ждал он продолжения реплики.

– Нет и все, Камиль, – вытащила я рюкзак. – И закрой, пожалуйста, дверь. Мне нужно переодеться, – раскидала я по углам комнаты балетки.

Он встал ко мне спиной.

– В поход?

– Ага.

– Далеко?

– Н-да.

– Надолго?

«Как бы не навсегда», – подумала я.

– Дверь, Камиль! – напоминала я, хватаясь за края последней майки, готовая ее сдернуть.

– Я подожду на кухне.

– Стой, – вернула я футболку на место и подошла к компьютеру, – на рабочем столе папка. Она подписана «СНЭВУВМВПИТС». Означает «самоубийства неясной этимологии, возможно, убийства, возможно, маньяк, возможно, природный или токсичный след».

– Покороче нельзя было?

– Я и назвала аббревиатурой. В ней экселевский файл. Он будет по ссылкам выкидывать фотографии и списки инфраструктур районов шести жертв, к которым добавился капитан Власов, и восьми, если считать Полину. Но она не умерла, а у меня там про возможных выживших ничего нет.

– Куда ты? – опустил он рюкзак обратно на матрас, пока я решала, поместятся ли в ручную кладь мои прошлогодние унты из оленьего меха. – Все равно узнаю. Один звонок, и мне доложат.

– Ты со мной не поедешь, Камиль. У тебя работа, практика, Геката, а я вольная птаха. Куда хочу, туда лечу.

– Надеюсь, ты летишь не к Гекате, – усмехнулся он, а я скривила губу. – У тебя спина изрезана и предплечье. Нужны перевязки и покой.

– Ты зашил предплечье, заклеил спину. Больничный не выписал, а значит, я трудоспособна.

– А дееспособна ли?

– Свой тест на психпригодность давно смотрел?

– Я пытаюсь помочь.

– А я пытаюсь, – кивнула я, – не дать вам всем погибнуть из-за меня.

– Думаешь, вернув из преисподней свое тело, ты не убьешь бабушку, мать и отца?

– Шантаж, – резюмировала я. – «Кроме тебя, у них никого нет