Камиль открыл двери комнаты, куда я раньше не заходила, и показал на вытянутую кушетку с отверстием для лица.

– Ложись на живот. На спине стяну порез хирургическим клеем, а на руку с татуировкой наложу три шва.

В зале медика-криминалиста не оказалось забальзамированных змей, человеческих черепов и скелета динозавра. На журнальном столике стоял засохший букет из роз, покрытый пылью. Завалы книг, недопитая чашка чая поверх стопки географических журналов, блокноты с черными страницами, предназначение которых мне всегда было неясно.

На полу ковер с отзеркаленным неправильным рисунком Эйфелевой башни и подписью «evoL». Слово было затерто и выглядело шершавым и грязным на светлом фоне.

На стене возле стола находился экранчик видеодомофона с треснутым стеклом, покрытый сверху одноразовой пленкой, которую клеят на новые смартфоны или ноутбуки.

Камиля окружали «неправильные» вещи, которые никто, кроме него, не смог бы понять. Или захотеть приобрести. Может, поэтому я чувствовала себя здесь комфортно (пусть израненной, я бы вернулась только сюда, а не отправилась бы в больницу), похожая на все надломленное, треснутое, помятое.

Я тоже была неправильной, идеально вписываясь в обстановку.

Сегодня еще и порезанной (зигзагом!? Как поступала с фотками моя мама).

– Ковер… Почему слово «любовь» напечатано зеркально?

– Бракованный и шел со скидкой. Когда жена уходила, была осень. Ноябрь. Я запомнил, потому что она вытерла о него подошвы грязной уличной обуви. Хотела зачеркнуть слово «любовь».

– Где она сейчас?

– Кир, у тебя кровь хлещет, а ты хочешь про бывшую поговорить? Ложись. Склею тебя и пришью.

– «Склеить» и «пришить», как по-разному могут звучать обычные слова, – смотрела я на стертую «evoL», втоптанную в грязь.

– Лидокаина нет, – обрадовал Камиль. – На спине больно не будет, а руку акупунктурой обезболю.

Я опустилась на живот, чувствуя, как пульсирует кожа спины. Пододвинув табуретку на колесиках, Камиль сел рядом, вооруженный ножницами. Быстрый хруст шнурков корсета освободил мои легкие. Пальцы Камиля прошлись вверх и вниз, как по струнам гитары или доске для стирки белья.

– На тебе три бюстгальтера? Кажется, благодаря их крючкам нож не ушел глубже. Будет щипать. Дать дощечку в зубы?

Участок спины в десять сантиметров заныл, завибрировал, извергая пузыри из растревоженной раны. Быстрые прикосновения свернутой марли. Пальцы Камиля в перчатках стянули края пореза, прохладная струйка клея легла сверху. Края раны прижались друг к другу, и я ощутила тепло. Сверху Камиль прилепил широкий пластырь.

– Теперь вытяни руку. Наложу швы. Ты ничего не почувствуешь.

Он приготовил в серебристой овальной миске инструменты. Я узнала только ножницы. Камиль поменял перчатки, подвинул лампу к ране и натянул на нос голубую маску, изучая сквозь увеличительное стекло порез.

– Крестовой. Три шва. Прямо по рисунку.

– Оторвал многострадальной птице крылья…

Кажется, он снял перчатку – возле уха щелкнуло чем-то резиновым. От его пальцев пахнуло латексом, когда он прикоснулся пальцами к шее. Инстинктивно я схватила его за руку, решая, как менее травматично ее сломать.

– Прости, – тут же выпустила ладонь Камиля.

– Посттравматический синдром. И страх. Вот что теперь будет, если кто-то встанет у тебя за спиной. Готова? Я прикоснусь еще раз. Сделаю три нажатия, и твоя рука онемеет.

– Только рука? Надолго? А ноги? Это не опасно?

– Могу надавить на другие точки, и отнимется еще и язык.

– Очень смешно!

Пальцы Камиля снова вернулись на мою шею. Нащупав артерию, он за секунду считал пульс.

– Сто девяносто. Успокойся, его здесь нет.

– А их? Их тоже нет?

– Кого?

– Стива…

– Ты про Стива или про Макса?

– Камиль, я вижу сестер… Миру с Ирой. У меня дома они вышли из зеркала, они стояли рядом с ним. Это они приказали Максу сделать так! Они хотят забрать меня к себе. Три сестры… три близнеца… мы должны быть вместе.

Пока я лепетала, Камиль очень-очень быстро, почти одновременно надавил за ухом, над губой и возле затылка. Ничего особенного не произошло. Никаких необычных ощущений. Он (как все мужчины) преувеличил свои великие возможности.

Я лежала с закрытыми глазами, слыша свой голос, пока пересказывала случившееся. Что-то брякнуло о миску. Свет лампы жег глаза, открывать их совсем не хотелось.

– Три шва, как сказал. Когда заживет, останутся тонкие белые полоски в форме зигзага. Твоя птица будет в порядке.

Он положил мне руку на лоб.

– Расслабь мышцы. Я сниму онемение предплечья.

– Подожди! Не болит же! Оставь!

– Нельзя отключать функции надолго. Есть риск, что процесс будет необратим.

– Необратим? Тогда скорее верни как было!

Пальцы Камиля надавили в обратном порядке: в точку на затылке, над губой и за ухом.

– Ай… – заскулила я, когда пульсирующая боль в только что проткнутой иглами коже вернулась усиленной втрое.

– Завтра поговорим. Сейчас просто спи.

– Не собираюсь я спать! Максим меня убить пытался! Вместе с сестрами! Мне нужно написать заявление… пусть зафиксируют полученные мной ранения. Отвезешь меня в бюро?

– Утром, – выключил он яркий прожектор, – мы поедем в бюро утром.

Последнее, что я видела, – его взволнованное лицо. Никогда раньше он не смотрел на меня так, как в тот момент.

Он словно бы… боялся меня.

Потом я уснула.

Прямо там. На кушетке возле стены, окруженная библиотечными книгами, ароматом перекиси, с перевернутой «Любовью» под ногами – вытоптанной и стертой.

Такой же, как и моя, превратившейся за четыре взмаха ножа из Love в evoL.

Я проснулась с рассветом. Судя по солнцу, было около шести. Камиль лежал ко мне лицом на неразложенном диване. Как только я пошевелилась, сдвигая плед, он открыл глаза.

– Не вставай, – поднялся он с дивана и подошел. – Я сменю повязки на спине и на руке.

– Камиль… что вчера было? – схватилась я за голову. – Максим… господи, это все токсин? Он тоже где-то его подхватил? На балу половина гостей с яхт тусовалась. Это кто-то из них нас травит?

– Когда ты увидела их впервые? – спросил он.

– На яхте! Ты же знаешь!

– Не друзей Полины и Максима, а своих сестер. Вчера ты говорила, что они вышли из зеркала. И почему не рассказала сразу, что видишь их?

– Тогда бы меня выперли. Я бы не прошла комиссию!

– Когда ты увидела их? После катеров? После похищения на минивэне? Вчера?

– Раньше… Когда в Москву переехала. Алла знала, – уставилась я в потолок, – она знала, что не смогу смотреться в зеркала. Она так и сказала.

– А в Москве, – нависал надо мной Камиль, – где ты была, что делала, куда ходила? Опиши самый первый контакт с ними.

– Я не контачу. Я просто их вижу. Они смотрят на меня, улыбаются, потом отворачиваются и убегают. Зовут за собой. Я