жизнью. Даже если бы их, как ты говоришь, оставили в покое, они все равно зачахли бы – от тяжести воспоминаний, от давящей изнутри силы, от невозможности изменить прошлое. Это их суть. Не просто судьба, а то, чем они являются. Если бы их отравляла память о времени, проведенном в Чаще, – кто знает, на что они обратили бы свой бесценный дар?

– А когда другие люди напоминают лаумам о Чаще, что они чувствуют? – задумчиво проговорила Бояна.

– Если тебя спросить о том, что ты чувствовала во сне, что ты скажешь? – ответил дейвас вопросом на вопрос.

Бояна пожала плечами:

– Мои сны туманны, я редко их запоминаю.

– То же чувствуют и лаумы. Словно долго-долго смотрели сон, от которого остались лишь зыбкие воспоминания.

– Но что проку Вельнасу с наших видений? – подал голос Даромир, и Итрида неохотно прислушалась, пытаясь отвлечься от кипящей внутри злости на людей и богов.

– Боги живут очень долго. И забывают, как умеют чувствовать и жить люди. Кто-то из них – как Сауле и Перкунас – выбирают жить среди своих подопечных, ходить по земле, как смертные, стать им отцом и матерью. Кто-то – как Вельнас – предпочитает дары, которые люди отдают ему, самые сокровенные желания и мысли.

– А Гильтине?

– Никто не сможет поручиться за желания Среброликой, – покачал головой Марий. – Источник ее силы – все, что творится под покровом ночи. Возможно, и она ходит промеж нас в своем звездном плаще, собирая дань из чувств и крови. Но о ней давно ничего не было слышно.

Один за другим бродяжники спрыгнули с моста, и он медленно ушел под воду. Берег Нави был затянут туманом, и из него виднелись только вершины искривленных деревьев. Не сговариваясь, путники постояли на берегу, молчаливо прощаясь с Чащей и ее Хранительницей. В их душе зрела уверенность, что больше они не увидят этого колдовского места.

Раздался шорох, и спину Итриды продрало чувством опасности. Огневица обернулась, уже сжимая вспотевшими ладонями кинжалы.

Они выходили из леса не спеша, цепочкой растянувшись вдоль берега. Шестеро высоких, будто ломаных фигур, а за их спинами – мужчина, поигрывающий огнем на ладони. Его короткие седые волосы стояли торчком. Лицо все было в ожогах, а глаза светились огнем – не искрами, как у Болотника, и не золотом, как у Итриды. Огневице хватило одного взгляда на нежданных гостей, чтобы разглядеть их сходство с Опаленным, которого она видела на подворье «Золотой ладьи».

– Мы вас заждались, – насмешливо бросил седой и, не дожидаясь ответа, махнул рукой.

Птицелюды понеслись вперед молчаливыми смертоносными тенями. Все они были мужчинами и ничуть не походили на совоподобных жительниц Белоозера.

– Что это за твари? – прошептала Бояна, вскидывая лук.

– Опаленные, – медленно проговорила Итрида. – Так называла их Йулла.

Они двигались странно, дергая плечами и изгибая руки, словно на спинах у них висело тяжелое полотно. Если у девушек-птиц из Белоозера перья начинались от носа, то у этих странных тварей лицо было смесью человеческого и птичьего. Покрытые гладкими черными перьями, с клювом, заменившим нос и рот, с белыми полосами, подчеркивающими непроницаемо-черные глаза, они были до озноба жуткими. Один, тот, что шел крайним слева, открыл клюв и хрипло закричал. Мелькнули красная плоть и загнутый крючком тонкий язык. У птиц зубов не бывает, но у этого существа были мелкие острые треугольники, влажно поблескивающие на свету. Тела нападающих скрывали серые хламиды, не дающие толком их разглядеть. Ростом Опаленные были на голову выше Храбра, самого высокого из бродяжников.

Руки их были почти человеческими, разве что тоже покрыты черными перьями, отливающими синевой и зеленью. Только вместо пальцев оканчивались они длинными когтями, на вид болезненными и облезлыми, покрытыми шелушащейся грубой кожей серого цвета.

– Ну и мерзость, клянусь тьмой Нави и ликом Алте-Анкх, – Даромир поморщился.

Твари побежали прямо на бродяжников, выставив перед собой когти. Они закричали все разом, оглушая и чуть ли не сбивая с ног резкими голосами. Итрида поморщилась: от воплей у нее заныли уши, боль кольцом обняла лоб и затылок и надавила на глаза, отчего мир вокруг подернулся дымкой. Блеснул кинжал, и крайний, тот, что открыл клюв первым, рухнул на песок, бессильно скребя его когтями и булькая. Красная лужа под ним расширялась неохотно: кровь легко впитывалась в рыхлый песок.

Даромир подкинул второй кинжал и перехватил его за лезвие, отводя руку в размахе. Его клинок и стрела Бояны сорвались в полет одновременно. Еще один Опаленный запнулся и упал, кубарем покатившись по берегу и взбивая в воздух клубы пыли. Он замер почти возле ног Итриды, скорчившись, как младенец, и бессильно зарывшись когтями в песок. Она ткнула его носком сапога и подняла глаза. Стрела Бояны влетела в плечо Опаленного. Он сломал древко на бегу и отбросил его в сторону, не сбившись ни на полшага. Бояна зло цыкнула и спустила разом две стрелы. Их зазубренные наконечники пробили лицо нападавшего с тошнотворным хрустом. Его тело, уже мертвое, сделало еще два шага и упало, как подрубленное дерево.

Огненный колдун наблюдал за смертью своих бойцов с холодным интересом. Как будто они были лишь игрушечными болванчиками, чья судьба известна наперед: все они поломаются, просто одни раньше, другие позже. Птицелюды закрывали его собой, и, как ни целились бродяжники, их стрелы и ножи неминуемо попали бы в тело, покрытое черными перьями, но не в колдуна.

В следующий миг оставшиеся в живых Опаленные докатились до людей, и лязгнул металл, встретившийся с серыми когтями. На вид болезненные и жалкие, на деле они оказались твердыми, как железо. Храбр принял удар на скрещенные топоры и откинул птицелюда. Тут же рубанул сплеча, рассекая тому шею и грудь. Каленное колдовским огнем Итриды лезвие прошло насквозь, и птицелюд закричал, когда его рука упала на песок. Кровь хлынула неудержимо, красная и чуть парящая от прохлады занимающегося утра. Пока тварь оплакивала отрезанное крыло, Храбр новым ударом снес ей голову. Он начал оборачиваться, чтобы прийти на помощь друзьям, но тут его собственная спина вспыхнула огнем. Храбр застонал сквозь зубы, резко обернулся, падая на колени, и в движении располосовал птицелюда до паха. Спина горела, одежда быстро намокала от льющейся крови. Храбр пошатнулся и мотнул головой: перед глазами сгущалась муть. К нему метнулась невысокая темноволосая фигура. По ушам ударил крик очередной гибнущей твари. Фигура обернулась и поддержала пошатнувшегося оборотня, пригнувшись под его тяжестью.

– Ты как? – Храбр узнал голос Бояны и попытался улыбнуться.

– Быстро меня поцарапали…

Краем уха уловив движение, воленец взмахнул топором и застонал от боли, пронзившей его раскаленной стрелой. Но удар