Шрифт:
Закладка:
— Опять идут, — буркнул Сташек. — Глянь, самые отъявленные мерзавцы. Без женщин, разумеется…
Их удивило не то, что в разгар веселья заявились известные пьянчуги из 14-го полка, взводный Картуз и сержант Пелище. А что вместе с этой шпаной пришел Гомбинский. Он снисходительно кивнул товарищам у входа и с важным видом шагнул внутрь, словно хозяин или ревизор какой-то. Он был уже навеселе.
Сташек обеспокоенно сморщил брови.
— Вот что, я тут побуду, а ты ступай посмотри, все ли в порядке.
Щенсный двинулся вслед за вновь прибывшей подозрительной компанией. В вестибюле они тут же свернули к железной лестнице, видимо желая подзаправиться в буфете. Касса была закрыта, но у них оказались на руках билеты.
— Где остальные? — спросил Щенсный билетеров из рабочего спортивного общества «Труд», чья футбольная команда в полном составе взялась дежурить у входа.
— Танцуют. Мы дежурим по очереди.
— Что-то шпики лезут. Смотрите в оба.
— Смотрим, смотрим, — обиженно отмахнулись футболисты.
У двери из вестибюля в зал образовалась пробка. Клубок голов, спин, нетерпеливых рук, протянутых за водой, за пирожными, за сдачей… буфетчицы вертелись как белки в колесе. Леон, смеясь, шептал что-то Кахне на ухо. Кахна слушала, держа в руке стакан недопитого лимонада, задрав голову, будто на потолке было написано, как ей реагировать. Кахну не всяким угощеньем ублажишь, не всякой шуткой рассмешишь — нет! — она знала себе цену.
Справа, под галереей, сидели в стороне шестеро грузчиков от Бома. Здоровенные мужики — тяжелая артиллерия в резерве. Вид у них был унылый. Оркестр играл танцы; от музыки, движения, человеческого гомона так и подмывало бросить свои сто килограммов в этот водоворот и гулять, черт возьми, до самого утра, забыв обо всем на свете! И еще в довершение всего прямо у них над головой крепко выпивали шпики, напевая вслед за Гомбинским: «Нашей бабушки домишко мы про-о-о-пьем!» А им нельзя было пить нисколечко, потому что Кубяк на собрании предупредил: если кто-нибудь из дежурных запятнает рабочую честь хотя бы одним глотком, то пусть пеняет на себя. После окончания вечера они, разумеется, в своем кругу выпьют, но раньше — ни-ни!
— Ну как, товарищи?
Все шестеро повернули к Щенсному тоскливые физиономии.
— Да вот так, — ответил Капелянчик.
— Шпиков тут человек двадцать. Пьют крепко. Будьте начеку.
— Да пошел ты… Нам что, впервой дежурить, что ли?
Щенсный двинулся дальше, на другой конец зала, к сцене, украшенной зеленью, которая полностью прикрывала шестиконечную сионскую звезду, вместо голубых полотнищ по бокам, сверху донизу алели широкие ленты. Там должны были дежурить двое с фабрики Грундлянда. Они действительно были на месте, но не одни, а в обществе девушек с «Мадеры»: Яди, фамилию которой Щенсный не знал, и той, из Радома, Магды Боженцкой.
Ядя первая заметила, что Щенсный пробирается к ним.
— Ну как, нашли ту девушку?
— Нет, — с притворной грустью вздохнул Щенсный, здороваясь с ними. — Наверное, прячется от меня.
— На вашем месте я бы ее и не искала. Нет так нет — мало, что ли, других? Магда, к примеру. Тоже из Радома. Раз уж вам нравятся радомские, так за чем дело стало? Неужели та лучше?
— Но, милая моя, — вмешалась Магда, — тут дело не во внешности, а в велении сердца. Сердцу не прикажешь. Он ищет ту одну-единственную, которая однажды его проняла…
— Откуда вы знаете, что проняла?
— Я знаю все. По глазам читаю, по руке гадаю. Дайте сюда руку… Нет, нет, левую, ту, что ближе к сердцу!
— Ой, Магда, — воскликнула ее подружка, — у тебя что ни день, то новые таланты!
Она придвинулась ближе, за ней парни от Грундлянда, канатчики, скептическими усмешками маскируя стыдливое любопытство, как обычно при гадании.
Магда наклонилась над рукой, ее сухие волосы, пахнущие ромашкой, коснулись щеки Щенсного, тонкий, хрупкий палец с розовым, длинным ногтем двигался пытливо по бороздкам и рубцам твердой, крепкой ладони.
— Родился ты, господин хороший, — начала Магда певучим голосом гадалки, — родился под фригийской звездой в час великой к о м п л и т у д ы в самое затмение… Не знаешь ни дня, ни года, когда появился на свет…
— Пока сходится, посмотрим, что дальше.
— Жизнь у тебя туманная… а б е р р а ц и я… к а т а р а к т а… путаная жизнь, с о р р и э л я с п у р й о р и к, дальняя дорога, господин хороший, долгая д ж а х е л и я, до рассвета над большой рекой. Девушка пришла, как рассвет…
— Да ну, бросьте выдумывать про ту девушку.
— Гадалка не выдумывает, господин неверующий, гадалка гадает… п е р д о м и н у м п е т р у м… судьбы цепочка, что было, что будет… Радость твою вижу на ладони, а с т е р ведет, ты идешь не один, а вместе с другими!.. Остерегайся человека, имя которого хамелеон, а глаза у него к а в а с а. Несчастливый для тебя час — последний час ночи, когда еще не поют петухи…
— А что со мной будет?
— Ты будешь сильным тем, что обретешь, будешь богатым, очень богатым, но раздашь все богатство и умрешь молодым от любви к своей а с т е р. Н о м е н-н о м е н… ф и н ф а… а б р а к а д а б р а — жизни не пожалеешь ради того счастья, что выпадет тебе на долю.
— Прекрасный конец, честное слово, лучше не надо, — поблагодарил Щенсный. — Но только там, где вы водите пальцем, это не линия жизни, а просто шрам от занозы. Что это за гаданье, в котором жизнь занозой оборачивается?
Магда восхитилась: «Как вы сказали?» Щенсный повторил. Выходило, что она осрамилась этой ошибкой, но канатчики с Ядей и еще несколько любопытных, которые их окружили, были иного мнения: считали, что гаданье получилось на славу. Она все вывела, как полагается, из-под одной звезды, даже по-цыгански говорить умеет, восхищались они, протягивая Магде руки для гаданья. Но ей хотелось танцевать. Жалко, мол, времени, может быть, потом, в перерыв, когда не будет музыки.
Щенсный постоял минуту, глядя, как она танцует. Редко приходится видеть такое самозабвение. Гомбинский сказал — лань! Нет, эта девушка как ветер, как стихия, с которой никогда не знаешь… Вроде бы пустая, но моментами напоминает ту, которая умела пронять человека… И эти ее странные слова — неужто они в самом деле цыганские? Она могла их заучить наизусть и повторять без смысла. Но вдруг они не цыганские? А если Магда их понимает или, может, придумывает какое-то значение? Тогда она совсем не дура…
Щенсный идет сквозь толпу танцующих, кого-то
