— Ничего, у нас есть где спать, — ответила та, вслушиваясь в его голос, и ушла со своей постелью на кухню.

Щенсный высунулся из окна. Около дома Феля утешала Баюрского, объясняла, что сегодня никак нельзя…

— Янек! — крикнул Щенсный.

Тот поднял голову.

— Да ну тебя… А я уже точил зуб на Болека. Был уверен, что это он!

— Ты, брат, того… Пойми, у нас сегодня вроде помолвки. На вечере объяснились…

— Понимаю… Тебе я всегда готов пойти навстречу. Желаю счастья!

Он чмокнул Фелю и зашагал, громко стуча сапожищами, крупный, надежный, смекалистый Баюрский, у которого память, как воск.

Щенсный отвернулся от окна. Магда сидела на койке, как бы пригорюнившись. Они снова были одни. На кухне подружки что-то оживленно обсуждали.

— Он давно с ней живет?

— Не знаю. Я здесь всего месяц, и при мне все время так. Когда старуха уезжает в деревню, Баюрский приходит. Мы тогда спим на кухне. Они очень любят друг друга, Феля и Баюрский.

— Почему же они не поженятся?

— Девушкам с «Мадеры» нельзя выходить замуж. — В ее голосе звучала укоризна, что Щенсный не понимает таких простых вещей. — Фелю тут же уволят, а ей необходимо работать и посылать деньги домой, в Любань. Там у нее мать с малолетними детьми. Поэтому они пока живут так. Потом, может, Янек получит работу получше, а может, Феля устроится куда-нибудь, где держат замужних. Тогда они поженятся.

— Мне очень неловко, Магда, что так получилось. Как вспомню, что вы для меня сделали и какие теперь, наверное, пойдут сплетни…

— Пусть! Меня это не волнует, а вас? Главное — есть свидетели, что вы провели ночь у меня, вот и все. Ложитесь отдыхать, Щенсный, не будем терять времени на пустые церемонии.

В самом деле, ему ничего не оставалось, кроме как проспать у нее до утра. Он лег навзничь, свесив ноги, чтобы не запачкать постель. Ботинки снять он не мог — носки пропотели, еще не хватало, чтобы тут несло потом от его ног!

Он слышал шелест снимаемого платья, скрип кровати, когда Магда скользнула под одеяло, и шепот… Неужели она читает молитву?

Щенсный чувствовал себя в безопасности. Ничего не могло раскрыться, а если даже… Что ж, из-за девушки все получилось. Он убил из ревности, сам не помнит как, оба были под хмельком, и Болек вытащил пистолет. Будет уголовное, а не политическое дело, дадут два-три года от силы… Боженцкая даже не представляет, как она ему помогла.

— Где вы научились гадать?

— В кружевной мастерской. Там была одна старушка из Румынии, вдова капельмейстера, — она меня научила.

— А что значит «а с т е р»?

— Звезда. У каждого человека своя звезда, под которой он рождается, живет и умирает. Вы родились под фригийской звездой, я тоже, потому мы и встретились сегодня. Я думала, что такое бывает только в романах, но, с тех пор как научилась гадать, убеждена, что  а с т е р  все может…

«Вот «гусыня», — вздохнул про себя Щенсный.

Его охватила бесконечная усталость, томило одиночество. Одиночество тем более обидное, что рядом лежала девушка, очень хорошая девушка, но, увы, форменная гусыня. Будь она хоть немного похожа на ту, с которой ночь пролетела за разговором, как одно мгновение! Та умела пронять человека. И так своевременно крикнула: «Поторопитесь!»

Минуты тянулись лениво, без движения и звука, время дремало, укачанное ровным дыханием. За окном робко брезжил серый городской рассвет.

Кровать скрипнула. Девушка приподнялась на локте. Лицо у нее было внимательное, сосредоточенное. Щенсный спал на спине, раскинув руки, как утомленный работой мужик. Носище торчал кверху все с тем же вызовом, но черты лица смягчились и казались почти мальчишескими. Поднятые брови бросали на лицо тень задумчивости, на губах застыла горькая улыбка. Что-то светлое снилось этому Горе-Щенсному, человеку с чистой совестью, у кого-то, может у своей  а с т е р, просил он прощения…

Девушка потянулась, руки ее на мгновение неподвижно застыли над головой.

— Поторопитесь, — шепнула она себе. — Ведь действительно бывают поезда, на которые опаздывать нельзя…

Она быстро оделась и босиком, держа туфли в руке, тихонько вышла на лестницу.

Глава семнадцатая

Было тридцатое апреля, чудесный погожий день, в самый раз для весны и праздника, о котором только что говорил у «Целлюлозы» депутат сейма Пионтковский.

Стоя на цементном выступе возле директорского особняка, он тряс козлиной бородкой и громил капитализм:

— Пусть дрожат эксплуататоры, когда завтра, на первомайской демонстрации…

Его мало кто слушал. Люди, уходя с фабрики после работы, останавливались в воротах, чтобы взглянуть на этого депутата, что дважды предал их, а еще раньше был штрейкбрехером в Америке, как стало известно из письма, которое читал им недавно Томчевский.

— Товарищи! — кокетничал Пионтковский своим надтреснутым, драматическим голосом. — В ваших руках социалистическая Польша и польский социализм, товарищи!

Держась за железную решетку, он висел над ними, словно черная высохшая ветка.

Рабочие пожимали плечами — вот еще товарищ нашелся! — и уходили, оставляя его у забора Пандеры — пусть себе разоряется, старая потаскуха, твердит свои затасканные фразы.

Щенсный ушел с Магдой, которую встретил на улице. Девушка была явно обижена, а он не мог объяснить ей, что сначала ни к кому не ходил, опасаясь полиции, а потом, когда успокоился, убедился, что за ним нет слежки, на него свалилась эта партийная неприятность.

— Я не хотел вас беспокоить, Магда. У вас столько было со мной забот. Человек я вам чужой…

— Чужой не чужой, все равно надо было зайти. Хотя бы из-за Фели и Яди. А то они никак не поймут, в чем дело. Переспал с тобой, говорят, и дальше что? Сбежал? Почему сбежал?

Щенсный понял — вот в чем дело! — и стал извиняться.

— Вот что, — перебила его Магда с притворной злостью, — не будьте бревном, проводите меня под руку домой… Пусть они хоть раз увидят, что вы не сбежали!

Они пошли, как подобает влюбленной паре. Мимо фонарного столба, возле которого Щенсный две недели назад застрелил Гомбинского. «Самоубийство после вечеринки» — кратко сообщил «Куявский экспресс» в рубрике «Происшествия». «В нетрезвом виде выстрелом из пистолета покончил с собой Болеслав Гомбинский, 25 лет, без определенных занятий».

На столбе белела, истекая свежим клеем, перекошенная заплата объявления. Магда начала читать, подумав, что это реклама нового фильма в «Солнце».

— «В день Первого мая, выступая единым фронтом под знаменами коммунизма…» Пошли отсюда, это, наверное, что-то запретное.

Щенсный едва успел взглянуть, все ли лозунги перечислены: долой фашистский террор, долой правительство санационной клики, долой антисемитскую кампанию, немедленно отменить закон об укрупнении земельных наделов…