Рис. 8 б. Обратная сторона листа. Kupferstichkabinett, Staatliche Museen zu Berlin.

Рис. 9 а. Практически в каждой картине Иеронима Босха изображена сова.

Рис. 9 б. Юноша ласкает сову (читай – силы зла, ереси). Центральная панель триптиха «Сад земных наслаждений», фрагмент.

Жаба встречается на просторах Иеронимовых картин так же часто, как и сова. В Апокалипсисе: «И видел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трёх духов нечистых, подобных жабам» (Откр. 16:13) – холоднокровная тварь предстаёт не просто как демоническое и нечистое животное, но и как демон, порочные и пародийные слова Антихриста.

Рис. 10 а. Сова в бестиарии, ок. 1277 г. MS. Ludwig XV 4, fol. 41v. Paul Getty Museum, Los Angeles.

Рис. 10 б. Крестоносец побивает сов (арабов, мусульман). Готфрид из Витербо, XIII в. Latin 5003, fol. 94r. Bibliothèque nationale de France, Paris.

Считалось, что жаба причастна к рождению василиска (у Босха иногда жаба гибридизируется: совмещает черты василиска, змеи, человека/женщины). Жабу наделяли негативными свойствами: человек, долго рассматривающий её, рискует упасть в обморок, испытать судороги, конвульсии и даже умереть. Жаба (наряду со зловонием, шумом, грязью и т. п.) может оказываться и тем негативным остатком, который выпадает в мир при исчезновении демонических чар; например, в жаб обращаются деньги, выплаченные дьяволом или нажитые неправедным путём.

Рис. 11 а. На груди блудницы, в районе сердца, – жаба. Фрагмент ада из триптиха «Сад земных наслаждений».

Рис. 11 б. Жаба на щите воина, таких же можно обнаружить на щитах мучителей и распинателей Христа в сценах «Се человек» и «Несение креста». Триптих «Страшный суд», фрагмент.

Рис. 11 в. Демоническая жаба, XV в. H 418, fol. 23v. Bibliothèque universitaire, Montpellier.

Жабы прыгают и скачут по полотнам Босха. Холоднокровная амфибия – это хула на Бога, сквернословие, собирательный образ нечистот и пороков, обличие личных демонов ведьм. У Босха жабы встречаются повсеместно и в разных амплуа: как пытка похоти, присосавшаяся к причинному месту, как образ чревоугодия или подзадник для выпивох, атрибут ведьм, герой шабаша, как маркер языческого, греха гордости и тщеславия. В конце XVI века французский гонитель ведьм Пьер де Ланкр сообщал, что особо важные ведьмы всегда имели при себе демона в образе жабы с рожками, сидящего на левом плече. На шабашах жабам отводилось почётное место: наряженная в пышное одеяние, красный и чёрный бархат с колокольчиком на задних лапках жаба ожидала почестей от претенденток на звание ведьмы. Различные ведьмовские снадобья также могли содержать специфические ингредиенты, в том числе смесь из растёртых в ступе жаб и пауков.

Ад – это мы сами

Зритель ХХ века, вскормленный модернистской литературой и ужасами мировых войн, увидел в аду Босха нечто созвучное своему опыту. Апокалиптический век революций и распрей, массового уничтожения и истребления будто иллюстрируется картинами художника XVI века. Погружаясь в текст «Замка» Франца Кафки или «Приглашения на казнь» Владимира Набокова, мы, в свою очередь, словно оказываемся во внутреннем аду сознания модернистов, переживавших крах старого мира Европы, «больших длительностей», «долгого Средневековья» – монолитной культуры Европы, формировавшейся столетиями. Интериоризация ада, однако, – отнюдь не изобретение современной культуры. Помещение ада внутрь человеческой сущности, идея о том, что он обретается в сознании, а точнее – в душе, оставленной Богом, возникла за столетия до фразы Сергея Довлатова: ад – это мы сами.

Примечательно, что в Божественном Откровении никаких сведений об аде нет. Всё созданное Богом – «хорошо весьма» (Быт. 1:31). Ад же, несущий негативное начало, не присутствовал в Божественном замысле. И хотя в Средневековье считывали отделение тьмы от света как индикатор творения добра и зла, Бог ада не создавал. Его породила свободная воля, коей наделены все творения Господни. Разумное существо вольно решать: любить Бога или нет, следовать заповедям или нет. И, отказавшись от блага, ставит самоё себя в условия аномального существования: жизнь, дарованная Богом, продолжается, но в безжизненном пространстве, такое существование становится существованием-в-смерти, или вечным умиранием. Свободная воля порождает ад в душе человека.

Ориентацию христианских толкований на аллегорию и символизм, переводящий всё внешнее во внутренне пространство, мы обнаруживаем и в идее душевных мук: ад локализовался в душе. Евагрий определяет ад как незнание разума, наступающее вследствие лишения возможности созерцать Бога.

Мильтон отождествляет ад с душой Сатаны: «…Ад вокруг него и Ад внутри. Злодею не уйти от ада, как нельзя с самим собой расстаться» (Джон Мильтон, «Потерянный рай»).

«У ада нет ни места, ни пределов: где мы – там ад, где ад – там быть нам должно», – подытоживает Кристофер Марло в «Трагической истории доктора Фауста». Вероятно, все грани и оттенки смыслов ада присутствуют в образных и живописных рассуждениях Босха, особенно в изображённых им тесных башнях и крепостях, в которые души заточают сами себя (рис. 55–56).

В конечном итоге босхианский ад – это не только отголосок апокалиптических настроений, предчувствие конца Средневековья, образ актуальных для современников художника войн. Ад Иеронима подобен притче, а притча всегда повествует о внутреннем, этическом ландшафте человеческих мыслей и поступков. Эсхатологический код Иеронима Босха можно прочитать не как прямое свидетельство об ожидании «реального» ада после Конца света, но как размышление о природе греха, сущности зла, неотвратимости смерти и христианского воздаяния. Такие триптихи, как «Воз сена» и «Сад земных наслаждений», «Пилигримаж по земной жизни» через свой аллегорический визуальный язык ставят перед зрителем проблему выбора, имеющего определённые последствия – не обязательно за чертой смерти или Страшного суда.

Ад – праздник, который всегда с тобой

Иероним Босх обращался к культурному наследию своей эпохи: фольклору, литературе