– Мидоуз, детка. Наша фамилия – Мидоуз.

– Твоя фамилия. Не забегай вперед. Тебе предстоит еще умолять меня.

Остановить дикую ухмылку на моих губах уже невозможно.

– Я обожаю тебя умолять.

– Как скажешь, чудик. Мы вообще-то говорили о моей маме, а не о женитьбе.

Устраиваюсь поудобнее, полностью повернувшись к ней лицом и подперев голову рукой. Ее глаза трепещут, когда я провожу пальцем по ее подбородку, привлекая все ее внимание. Она мягко отстраняется, но меня это не смущает. Это всего лишь начало.

– Твоя мать не ненавидит тебя, Адди. Она ненавидит себя. И она обижается на тебя не потому, что ты живешь не той жизнью, которую она хотела для себя, а потому, что ты жила так, как хотела, а она – нет.

Она в упор смотрит на меня, похоже задумавшись над моими словами.

– Лучшее, что ты можешь сделать, – это продолжать жить этой жизнью, маленькая мышка. Продолжай быть успешным автором, который любит фильмы ужасов и ярмарки с привидениями. Той, кто обожает свою бабушку и готический особняк, который унаследовала, и находит большое удовольствие в призраках, бродящих по комнатам того особняка. Ты всегда была такой, какая ты есть.

Она морщит нос, словно испытывает отвращение.

– Значит, ты тоже мудрый и все в этом духе, да? – Она ехидно усмехается, но в ее глазах виднеется слабый блеск. – Это подло. Есть хоть что-нибудь, в чем ты плох?

Улыбаюсь, наслаждаясь тем, как ее щеки окрашивает румянец.

– Я очень плохо разбираюсь во многих вещах. И слышал, практика всегда помогает достичь совершенства.

Она стонет в голос и толкает меня, и я смеюсь, когда она разворачивается ко мне спиной. Мы оба знаем, что ей тоже смешно, просто она еще не готова это признать.

Но это ничего. У меня полно времени.

18 февраля 2022

Однажды Сидни сказала Франческе, что я нацарапала на стене картинку. Фигурку с отрубленной головой. Все было измазано красным, а потом я узнала, что у Сидни были месячные.

Конечно, я не преминула рассказать Франческе об этом. И она заставила меня чистить эту стену своей зубной щеткой.

Я больше не пользовалась ей. Рио достал мне новую, но они ни о чем не догадались, и так и продолжили думать, что я чищу свои зубы той же самой щеткой, которой соскребала вагинальную кровь Сидни.

Я подумывала о том, чтобы заточить конец этой зубной щетки, как в настоящей тюрьме, и вонзить Сидни в глаз. Потом я действительно нарисовала бы на стене фигурку – с отсутствующим глазным яблоком и размазанной по ней кровью.

Вот было бы смешно.

Глава 24. Алмаз

– У меня неудобный вопрос, – начинаю я и почти сразу же жалею, что вообще открыла рот, поскольку Зейд лукаво усмехается. Наверное, он думает, что я собираюсь попросить его сделать что-то странное.

Я впервые планирую покинуть поместье с тех пор, как вернулась домой, и очень волнуюсь. Прошло чуть больше недели после разговора с Зейдом о моей маме, и мне стало… легче. Достаточно, чтобы начать вставать с постели каждый день, принимать душ, прогуливаться к обрыву, дышать свежим воздухом и просто… жить.

Мне кажется, я уже достигла той точки, когда мне нужно снова почувствовать себя человеком, но в голове сидит ноющая тревога, которая все время мешает мне.

– Ты не мог бы… Ты не мог бы отвезти меня в клинику?

Раньше я сама водила машину, но от одной мысли о том, что я снова сяду за руль, у меня начинается крапивница. Моя машина была полностью разбита в той аварии. Зейд купил мне новую, но я не могу садиться в нее, не испытывая приступа тревоги. К тому же на обшивке крыши этой нет пятна от кетчупа, а я по нему скучаю. Я до сих пор не знаю, откуда оно взялось, но практически уверена, что его оставила улетевшая картошка фри после того, как я слишком резко наехала на лежачего полицейского.

В общем, я решила, что если за руль сядет Зейд, то пусть это вызовет у меня больше раздражения, но меньше паники.

Его лицо смягчается, и мне кажется, он понимает, почему я об этом прошу.

– Конечно, детка, – соглашается он, кивая в сторону входной двери. – Я буду ждать в машине.

Он встает, но потом останавливается и смотрит на меня.

– И кстати, между нами не может быть ничего неудобного. Если тебе нужно, чтобы я выщипал волосы из задницы, только скажи. – Он пожимает плечами, – Или, например, убрал вросший волос на твоей вагине.

Моя челюсть отпадает, но потом мои глаза сужаются, и я скрещиваю руки на груди.

– Сколько дерьма ты видел, когда следил за мной?

Его ухмылка становится еще шире, и он выходит из комнаты.

Клянусь, я его ненавижу.

Но благодарна ему за то, что он не задает вопросов. В смысле, как вообще можно сказать: «Эй, я хочу сдать анализ на венерические заболевания, потому что в меня вставляли кучу членов»? По меньшей мере один из нас будет чувствовать себя неловко. Как бы это ни было сформулировано.

Я навсегда останусь благодарна Франческе за то, что она заставляла Рокко и его приятелей пользоваться презервативами, не считая того случая, когда Рокко изнасиловал меня впервые. Она сказала, что мы ничего не стоим, если у нас будут инфекции. Но это все равно не приносило много пользы – когда они заставляли нас брать в рот, презервативами они, само собой, не пользовались. Думаю, Франческа просто чувствовала свою ответственность.

Рио как-то рассказал, что задолго до моего приезда был инцидент, когда один из парней заразил всех девушек сифилисом. С тех пор Франческа тщательно следила за тем, чтобы они сдавали анализы, если хотели участвовать в наших «воспитательных занятиях», но я все равно бы не стала доверять кому-то из них в вопросе чистоты их членов.

Ксавьер тоже пользовался презервативами, но был один раз, когда презерватив порвался. Я закусываю губу, испытывая тревогу при одной только мысли о том, что есть мизерный, но шанс, что я залетела, несмотря на внутриматочную спираль. Это маловероятно, но не невозможно.

Мое сердце замирает, когда представляю себе отвращение на лице Зейда, узнавшего, что я беременна от другого мужчины.

Я знаю его уже достаточно хорошо, чтобы быть уверенной, что он не стал бы так на меня смотреть, но этот образ все равно