Шрифт:
Закладка:
Ей хотелось, чтобы Эрик обнял её, сжал плечи, успокоил своим присутствием.
Но он сам нуждался в утешении.
Поэтому, закрыв глаза, Изабель обняла его твёрдые плечи, уткнулась лбом в грудь. Эрик не отреагировал. Он сидел неподвижно, словно готовился к худшему.
— Раз уж я вижу Призрака Оперы в последний раз, — произнёс Гаскон, — может, покажешь мне ещё раз потайные ходы?
Эрик мгновение сидел неподвижно, после чего кивнул и поднялся, выскользнув из объятий Изабель.
Неужели он в самом деле решил сюда не возвращаться?
Нет. Лжёт.
Ему нельзя обратно.
Девушка встала, невольно проведя ладонями по животу.
Эрик вставил ключ в незаметную замочную скважину, расположенную в раме напольного зеркала. Гаскон присвистнул, когда отражающая поверхность легко отъехала в сторону.
— Сколько лет этому устройству?
— Почти двести, — ответил Эрик. — Я… починил все неисправные механизмы, усовершенствовал их. К счастью, времени у меня было много.
Гаскон кивнул, потирая подбородок. Эрик прошёл в потайной ход первым и обернулся, протянув руку Изабель. Сжав его ладонь, девушка с замиранием сердца сделала шаг в мрачный коридор.
Она здесь в последний раз? В самом деле?
Изабель обернулась. Гаскон следовал за ними.
— А мне ручку подашь?
— Если ты свернёшь себе шею, то это только твои проблемы, — бросил Эрик, включив фонарик, освещая каменный коридор. — Что ты хочешь увидеть?
— Морг.
Изабель охнула. Эрик скосил на Гаскона полный презрения взгляд.
— Заодно там меня и оставишь, если не уберёшься из театра, — начальник, казалось, не замечал злобы Призрака Оперы. — Хватит уже, приятель. Ты заигрался. Эта роль приелась зрителям.
— Ей нельзя волноваться, — негромко процедил Эрик. — НАСТОЛЬКО, чёрт тебя дери, волноваться!
Гаскон вскинул брови и замер, переведя взгляд на Изабель. Впервые в его хитрых, задумчивых глазах девушка увидела что-то отеческое, увидела доброту, заботу, тепло.
— Всё хорошо, — негромко ответила Изабель, крепче сжав ладонь Эрика. — Я выдержу.
— Жизнь моя…
— Если ты больше никогда сюда не вернёшься, — всхлипнула она, дрожа всем телом, — я выдержу что угодно!
Мужчина вздрогнул, замер, открыл было рот, но не нашёлся с ответом. Изабель приблизилась, опустила ладонь ему на грудь и мягко поцеловала в губы.
— Я же уже сказала, — прошептала она, закрыв глаза, — что ради тебя готова на всё. Или ты мне до сих пор не веришь? Вот тебе доказательство.
Он прерывисто выдохнул, закрыв глаза.
— Радость моя, — Эрик мягко поцеловал её ладонь. — Я был бы счастлив увидеть твою отвагу где-то месяцев через шесть.
— И ещё полгода бояться, что ты снова сбежишь? — она мягко улыбнулась. — Полгода лить слёзы от бесконечных ссор, недомолвок, ревности? Эрик… я устала. Я люблю тебя, ты самый дорогой для меня человек, самый важный. Я не хочу, чтобы ты мучился. Идём, Эрик. Мы здесь в последний раз.
Он смотрел на неё невыносимо долгое мгновение, принимая решение. Наконец, закрыв глаза, он поцеловал девушку, соприкоснулся с ней лбами, закрыв глаза.
— Изабель, — выдохнул он, и его голос сорвался, стал глуше. — Ангел мой… прости меня. Мне… давно следовало запереться здесь до конца дней и не мучить тебя своими тайнами.
Девушка закрыла глаза, крепко сжимая его ладонь. Вот он. Её настоящий, живой, израненный и потерянный в лабиринтах театра Эрик. Не Призрак Оперы, не этот холодный и надменный образ.
Эрик.
Только Эрик мог терзать себя, ненавидеть, желать забвения. Призрак Оперы же считал себя безупречным.
— Дурак.
— Сама… дурочка.
Он закрыл глаза, покачав головой, почти до боли стискивая её ладони.
— Изабель, — он прерывисто вздохнул, но оборвал себя. Выражение его глаз неуловимо изменилось, стало печальнее, холоднее.
О чём думал Эрик?
Он вспомнил, что-то, связанное с моргом?
Покачав головой, мужчина отпрянул и повёл гостей за собой.
Девушка крепче сжала его руку дрожащими пальцами. Она не сразу поняла, о чём подумал и чего не сказал Эрик, знала, какие сомнения терзали его.
Он что-то вспомнил. Какое-то подавленное воспоминание, какой-то поступок, из-за которого Эрик сам себе запретил быть счастливым.
Он решил насовсем запереть себя здесь.
Он не способен простить себя и жить дальше.
И это значило только одно.
Ей придётся дать последний бой Призраку Оперы.
Ей придётся лицом к лицу встретиться с ужасом, поджидавшим её в морге.
Глава 33
К моргу вёл низкий каменный переход, в котором Эрику пришлось пригнуться. На гладком кирпиче Изабель заметила неглубокие царапины. Казалось, будто в помещение несли мебель и случайно задели ею стены.
Или же кто-то, боясь попасть в морг, отчаянно цеплялся ногтями за гладкую поверхность.
Изабель на мгновение зажмурилась. В полумраке ей мерещились кровоподтёки на стенах, вмятины, оставшиеся от ударов, тени людей, исчезающие за тяжёлой железной дверью.
— Для чего вам нужен был морг? — обратилась Изабель к Гаскону. Её голос, ставший от волнения слишком высоким, эхом отразился от стен.
— Ты будешь удивлена, Идо, — прохрипел Гаскон. Он, не привыкший к высоким, крутым ступеням и долгой ходьбе, дышал тяжело и часто. — Как и любой морг — для хранения.
— Очень смешно.
— Сейчас не будет.
Эрик толкнул дверь, и она медленно открылась с пронзительным скрипом.
Здесь было холодно, пусто, сыро. Изабель обхватила себя руками — в лёгком платье она моментально продрогла до костей. Эрик накинул ей на плечи свой фрак и прошёл вглубь пустого пространства, поставил старые свечи, зажёг их. Здесь, так глубоко под землёй, не было электричества.
Кутаясь в фрак, Изабель огляделась по сторонам. В морге на равном расстоянии друг от друга стояли тяжёлые каменные гробы, на боковых стенах которых были вырезаны геральдические лилии.
Не только морг.
Крипта.
Здесь, в этом холоде, темноте и сырости могла оказаться и сама Изабель, если бы не согласилась довериться Эрику.
Если бы её страх не отступил, сменившись одержимостью.
В неверном свете свечей, Изабель заметила на стенах что-то странное, какие-то движущиеся тени. Взяв подсвечник, она подошла к одной из них.
Девушка застыла, увидев в стенах статуи. Обычно ангелов изображали печальными, задумчивыми, погружёнными в скорбь.
Но эти ангелы кричали, впивались ногтями в свои лица, сдирая кожу. Они были полны не скорби, но гнева, бессилия, ненависти и величайшего страдания.
Кто бы ни приказал высечь эти статуи, он явно не мог смириться с утратой тех, кто покоился в крипте.
Должно быть, Эрик во всём Lacroix больше всего любил этот ледяной склеп. Самое глубокое место в замке, самое тёмное,
