Присутствующие закивали в полном согласии с чувствами рассказчицы. Они искренне не помнили Николая Павловича, каким он был в последние годы своей жизни – самодовольного, равнодушного, с красным лицом, со старательно зачесанными на лысину волосами, выпирающим из-под шарфа животом. Им виделся покойный император таким, каким они его узнали в годы своей молодости: румяным, стройным красавцем, только отпустившим усы… Вспоминали его молодцеватую грозность, галантность с дамами и все то ушедшее время, когда они сами были молоды и сильны.

– Удивительно ли, что по смерти нашего мудрого государя повеяло слабостью и распущенностью. Они вообразили, что, сделавшись самостоятельны, они со дня на день будут и все образованы. Дали им свободу мыслей, свободу действий, свободу печати, думая тем ускорить развитие России. И этот бешеный поток, которому дали волю, конечно, и вырвался из отведенных пределов!

– Теперь в России жить нельзя. Все идет чертовски плохо, и партия «красных» господствует в Петербурге.

– Партия «красных» во главе с красным министром…

Намек на румянящегося Ланского был всеми понят.

– Ах, как верно говорил покойный граф Уваров, что наши революционеры будут в красных и синих лентах.

– Я так отказался войти в их Редакционный комитет, – сказал граф Александр Алексеевич Бобринский.

– Это непростой вопрос, – важно произнес граф Панин. – У меня есть убеждения и убеждения твердые. Но по долгу верноподданнической присяги я считаю себя обязанным прежде всего узнать взгляд государя императора. И если вижу, что государь смотрит на дело иначе, чем я, – я долгом считаю тотчас отступиться от своих убеждений и действовать даже совершенно наперекор, с той и даже большей энергией, как если бы я руководствовался моими собственными убеждениями.

Лукавый Дубельт улыбнулся в усы. Дамы неодобрительно взглянули на твердого графа, но промолчали.

Редакционная комиссия была открыта в Петербурге 4 марта 1859 года. Знаменитое это учреждение было создано для рассмотрения проектов, поступавших из губернских дворянских комитетов, и составления окончательного проекта. Председателем комиссии государь назначил верного генерала Ростовцева. Как-то вдруг оказалось, что не Главный комитет по крестьянскому делу, традиционно состоящий при Комитете министров, является основным звеном в предстоящем освобождении, а именно эта комиссия, подчинявшаяся лично государю.

Ненависть высших кругов чиновничества и аристократии к «выскочке» Ростовцеву достигла пика. Прямо его не осуждали, но горячо одобряли поступок Алексея Ираклиевича Левшина, подавшего в отставку с поста товарища министра внутренних дел. Мгновенно сделались известны слова Левшина, что он считает «безумием» одновременное и повсеместное освобождение крестьян.

За похвалами Левшину крепостническая партия забыла о вакантном месте товарища министра. Ланской твердо заявил Александру Николаевичу, что видит на этом посту Николая Милютина, сделавшего много больше других для приближения крестьянского освобождения. Царь молчал. Ланской еще дважды просил за Милютина.

– А каков он, этот Милютин? – спросил Александр у Ростовцева. – Мнения на его счет очень разноречивы и преимущественно дурны. Некоторые его считают человеком весьма даровитым, но большинство признает самым вредным человеком в России.

Ростовцев не колебался. Он думал не о чинах, не об орденах, а, не впервые в жизни – об исполнении Долга, о честном служении Царю и Отечеству. Впрочем, и иное чувство могло утвердить его в определенном направлении мыслей: любовь к покойному младшему сыну, который перед смертью летом 1858 года жарко просил его загладить в памяти потомства свой поступок в декабре 1825-го и во что бы то ни стало добиться освобождения помещичьих крестьян. Ростовцев обещал и, к удивлению сановного Петербурга, вдруг стал рьяным эмансипатором.

– Государь, – сказал Ростовцев, – вредными людьми у нас вообще принято считать всех либералов. А Николай Алексеевич точно человек либеральный и вполне современный при наступающем на очередь деле. Весьма способный.

Александр промолчал, и разговор оборвался.

Во время доклада Ланского царь вновь заговорил о Милютине:

– Говорят, он ненавидит дворян и мечтает о конституции?

– Оба обвинения слишком противоречат друг другу, ваше величество, – отвечал Ланской. – Идеи и взгляды Милютина вполне правительственные. Возможно, он не обожает дворянство, но речь в такой момент идет о народе.

Думаю, многое из грехов графа Ланского простилось ему в эти дни.

– Хорошо, – милостиво улыбнулся Александр. – Ступайте, Сергей Степанович, я подумаю.

Царю на данном этапе требовался энергичный и решительный исполнитель его воли, человек, способный организовать либеральную бюрократию и дворянство и провести через рифы и мели дело освобождения. Спустя неделю Милютин был утвержден «временно исполняющим обязанности товарища министра». Партия крепостников была раздосадована.

На представлении по случаю назначения император был холоден, и первое, что сказал, – выговор за отсутствие Милютина у заутрени сегодня во дворцовой церкви. Однако после, со свойственной ему любезностью, Александр Николаевич обаятельно улыбнулся:

– Назначение дает вам возможность показать себя и поправить свою репутацию «красного» и «революционера».

– Я готов служить вам и России, насколько хватит сил во всякой должности, – с жаром отвечал Милютин. – Единственно прошу судить меня не по слухам, а по делам. Что же касается моего революционерства, об этом позволительно было мечтать в молодости. Я успел поседеть в борьбе с произволом и неразвитостью высших слоев нашего общества, которое бы при конституционном правлении создало бы у нас деспотизм олигархии, чего я для своего Отечества вовсе не желаю. Ныне, когда правительство либеральнее самого общества и вводит в свою программу освобождение крестьян, то есть именно ту мысль, которая составляла предмет лучших надежд и упований тех, кого клеймили названием красных и революционеров, ныне не только исчезает всякий оппозиционный дух, а напротив, все силы и старания могут совершенно искренно быть устремлены к достижению столь великих и прекрасных целей. Я сочту себя счастливым посвятить им всю свою жизнь.

Как после узнал Ланской, государь был удовлетворен и успокоен и перешел к расспросам о работе Редакционных комиссий.

Охранительная партия после встречи Николая Милютина с Марией Александровной, живо интересовавшейся делом освобождения, пустила остроту: «Вот Мирабо начал свои секретные свидания с Марией-Антуанеттой».

Открытых врагов освобождения было немного, но скрытых – более чем достаточно. Тактика их была – беспокойство и опасения «за судьбу России». Так, напуганные крестьянскими волнениями весной 1858 года приближенные запугивали Александра II «крестьянской войной». Ланской же на еженедельных докладах доказывал, что их число ничтожно и степень возмущения сильно преувеличена.

Но все же те, кто живал в деревнях далеко от столицы, знали, какой неожиданностью стал высочайший рескрипт Назимову. Все встрепенулись и с судорожным смирением ждали с минуты на минуту, одни – всех благ земных, другие – всех бед.