Профессор Кавелин был избран в преподаватели наследнику престола великому князю Николаю Александровичу. Произошло это не сразу и не просто.

Ранее Апександр Николаевич назначил в наставники старшим сыновьям Николаю, Александру и Владимиру двух генерал-адъютантов – Григория Федоровича Гогеля и Николая Васильевича Зиновьева, известных ему отличным знанием военного дела, аккуратностью и добросердечием. Но генералы генералами, а учить мальчишек надо. После длительных обсуждений в главные наставники взяли Владимира Ивановича Титова, бывшего российским посланником в Штутгарте. Он в свою очередь рекомендовал Кавелина, получившего к тому времени немалую известность.

Мария Александровна посоветовалась с тетушкой Еленой Павловной, с которой, в отличие от свекрови, сохраняла добрые отношения, и та одобрительно отозвалась о Кавелине, хорошо ей известном.

На это предложение Александр Николаевич нахмурился, но потом согласился.

Теперь объясним, почему личность Константина Дмитриевича в качестве преподавателя наследника престола вызвала пристальное внимание и подспудную борьбу при дворе. В ходе поднявшегося движения за эмансипацию Кавелин пользовался репутацией одного из главарей либералов, и для этого были основания. Он не только пускал для распространения свои записки, но и привлекал близких друзей для этого противозаконного дела. Самые близкие знали, что Кавелин регулярно отправлял Герцену для публикации в «Колоколе» свои и чужие сообщения.

То была не легкая либеральная фронда, а вполне обдуманная гражданская позиция человека, искренно желавшего добра своей родине и народу. Близкие друзья прозвали его пророком Исайей за пламенную убежденность, с которой он проповедовал свои идеи. Время показало, что сравнение было отчасти верно: Исайя за 700 лет до Рождества Христова предсказал Его пришествие и распространение Его Церкви; Кавелин предвидел как неизбежное освобождение крестьян, так и революционную угрозу, едва замаячившую тогда на российском горизонте.

Два года назад Кавелин пустил гулять по России записку «Об освобождении крестьян», в которой на сорока с лишним страницах объяснялись причины нынешнего положения и указывались пути выхода из него. Записка получила очень широкое распространение и известность, хотя автора ее мало кто мог указать. Знал ли об авторстве Кавелина князь Долгоруков? Без сомнения, но это не мешало ему любезно беседовать с профессором. Долгоруков знал также и о царском мнении относительно Кавелина.

Удивительным образом судьба свела двух противостоящих друг другу личностей в царской резиденции в августе 1857 года, и едва ли им приходило в голову, что спустя всего год они встретятся при совсем других обстоятельствах. Пока же шел вполне светский разговор.

– Прошу меня извинить, господин профессор, но вскоре вынужден вас покинуть: спешу к обеду у великого герцога. Непременно доложу о вашем приезде императрице, но едва ли она вас примет сегодня… Вы понимаете, праздник!

– Я понимаю, ваша светлость.

– Завтра я еду в Майнц для проводов ея императорского высочества великой княгини Елены Павловны.

– Вот как? – поддержал разговор Кавелин.

– Ее императорское высочество отправляется в Кельн… А не скажите ли, господин профессор, что решено об имении великой княгини: полную свободу она полагает дать мужикам или только улучшить их положение?

Кавелин понял, что это спрашивает не шеф жандармов, а помещик, явно заинтересованный в том или ином исходе дела освобождения.

– Полную.

– И с землею?

– С землею.

– Как же они будут выплачивать, банку или работами? Не будет ли сложно это?

– Едва ли. Впрочем, великая княгиня советовалась с тамошними помещиками, и они вполне одобрили, – Кавелин запнулся, не зная, что можно сказать столь любезному и внимательному собеседнику. – Все еще будет проверено на месте, потому что великая княгиня действует крайне осторожно.

– Интересно, интересно. Мы с вами еще потолкуем о проекте великой княгини, так как это дело всех нас крайне близко касается.

Так завершился разговор профессора и царедворца. Общим для них было сильное желание повлиять на государя в определенном направлении при решении вопроса об освобождении. В каком направлении собирался действовать Кавелин, уже известно, теперь скажем о князе Долгоруком.

Князь Василий Андреевич был давно известен государю, ибо сопровождал его в первом заграничном путешествии в 1838 году. Назначение это произошло едва ли не в последнюю минуту. Князю Василию очень хотелось попасть в свиту наследника, а все места были заняты. Как бы в насмешку, зная, что не пойдет, ему предложили вести счета и заведовать всеми расходами. Долгоруков, не раздумывая, согласился. Ему было уже за тридцать, а карьера не слишком двигалась.

Долгое путешествие, естественно, сблизило его с Александром Николаевичем, которому приглянулся немногословный, несколько грубоватый, но бесконечно преданный Долгоруков. И карьера Василия Андреевича пошла в гору. Он получает звание генерал-майора, вскоре – генерал-адъютанта. Николай Павлович, помнивший князя в Зимнем дворце в декабре 1825 года, назначает его военным министром, производит в генерал-лейтенанты, награждает Владимирскими и Андреевскими лентами, и, наконец, Александр дает ему чин генерала от кавалерии, но увольняет от должности министра.

Меж тем Василий Андреевич вошел во вкус жизни высших сфер. Не смущаясь возмущением недругов и завистников, он попросил у государя пост российского посла в Париже. В ту пору он потерял жену, умницу и красавицу Ольгу Карловну, и полагал, что утешение ему необходимо. К сожалению, внезапно всплывший на поверхность князь Горчаков категорически этому воспротивился. Александр предложил Долгорукову должность шефа жандармов, освободившуюся с назначением Алексея Федоровича Орлова на высшие посты. То было не блестящее место, но – точно знал Долгоруков – очень близкое к трону. Так он стал шефом жандармов.

Долгоруков являл собой одну из типичных фигур николаевского царствования, и именно поэтому он имел весьма определенные убеждения. Возникшие слухи об уничтожении крепостного состояния сильно озадачили его. Включенный по должности в Негласный комитет, он вполне следовал курсом князя Орлова, считая, что надо только притормозить вопрос, а там государь и одумается.

Главную угрозу Долгоруков видел в великом князе Константине, который относился к нему с нескрываемым презрением. Шеф жандармов в свою очередь не скрывал своей ненависти. Как-то в разговоре с князем Горчаковым у него вырвался упрек: «Вы много способствовали к тому, чтобы этого мальчишку все избаловали. Он начал забываться». На что Горчаков ответил: «Мне кажется, любезный товарищ, что вы забываетесь, когда выражаетесь подобным образом о брате нашего государя!» Долгорукова, впрочем, заносило нередко.

Императрица Мария Александровна сильно осерчала на него за запрещение выпуска журнала «Русская беседа» с поэмой графа Алексея Толстого о святом Иоанне Дамаскине, ранее уже читанной автором в ее салоне. Долгоруков использовал тот предлог, что стихи не прошли духовной цензуры, а причина главная заключалась в нелюбви к острому на язык графу Толстому. Неблагосклонность императрицы длилась с месяц, но Василий Андреевич Долгоруков имел длительный навык придворного виляния и получил прощение. Положение его было прочно. Каждодневно в полдень был его доклад у государя.