Деревня была маленькой, и там не могло быть больших сил противника, которые бы смогли там прокормиться. «Или идем, или разделяемся», сказал один альпийский стрелок. То, что избы были обитаемы, было очевидно, из дымоходов шел дым. Какие бы не были сомнения, нам необходимо, безусловно, отогреться и поесть. Мы были как голодные волки зимой у ворот селения. Притаились в снегу, за обрывом, решили входить.

Разделились на четыре группы, чтобы быть менее заметными и закрепиться на рубеже последней группы изб, более отдаленной, каждой группе досталась одна изба. Пять альпийских стрелков оставались за обрывом с мулами, и при необходимости будут стрелять из ручного оружия, прикрывая нас. Мы достигли деревни, спускались быстро вдоль снежного коридора, падая и поднимаясь много раз. Был разгар дня, солнце ярко светило.

Мне врезалось в память несколько минут этого тяжелого эпизода. Я снова вижу, что с пистолетом в руке, сильно стучусь в дверь одной избы. Открывает старик, страх написан на его лице. Длинные бороды, лица судорожно перекошенные, одежды, замерзшие и окровавленные, пистолеты и винтовки в руках, мы имели вид мало напоминающий мирный. Старика отодвинули внутрь. «Тальянски карашо, немецки нет харашо, немецки капут», – продолжал повторять старик: «Итальянцы хорошо, немцы не хорошо, смерть немцам». Мы его хорошо понимаем. В избе старика не было ничего поесть, по крайней мере, мы ничего не нашли. Пошли к ближайшей избе, дверь открыл ребенок. Мы вошли. Вокруг стола сидели пять или шесть стариков, женщин и детей. Они ели. У каждого в руке деревянная ложка и черпали из одной суповой миски, поставленной в центре стола. Смотрели на нас потрясенные с ложками, застывшими в воздухе, суповая миска дымилась на столе, все сидели неподвижно. Мы в одно мгновение, вырвали из их рук ложки и стали черпать из суповой миски, поднося ко рту картофельный бульон, стоя на ногах среди них сидящих, в одной руке оружие и в другой ложка, которая двигалась непрерывно туда и обратно, расплескивая суп.

Минуту назад, возможно, эта сцена показалась бы смешной. Но этот хороший горячий суп! Ничего больше. Потом взрыв, другой, третий ручных гранат вместе со взрывами противотанковых снарядов, и шквальный огонь рядом, и глухие очереди русских автоматов. Я опустил ложку на стол между сотрапезников, схватил с полки горшок молока, который успел заметить. Выскочил на дорогу и вижу, как во сне, крышу избы и как один мул от взрыва подлетел на метр, русские солдаты бегут, пригнувшись между избами, как странно. Показываю рукой и кричу: «Там!» Там был бронеавтомобиль белого цвета, который медленно поворачивался и стрелял, около колодца по середине дороги, за которой было несколько укрывшихся альпийских стрелков. Смотрю краем глаза, как ломается на тысячи осколков блестящий лед у колодца, слышу выстрелы за спиной и скорее бегу вперед, со всей силы прильнул к стене, позади одной избы. Из-за угла избы вижу ствол автомата, который стрелял, подпрыгивая от выстрелов. Горшок, который держал в руках, поставил на снег. Подошли три альпийских стрелка, также как я прильнули к стене. Из четырех или пяти ручных гранат, которые мы бросили за угол, взорвались две, остальные не сработали. Перекресток, похоже, освободился. Снова схватил горшок, прыгнули почти все вместе, с громким криком. Мы удираем по дорожке среди изб зигзагом, я с горшком молока, прижимая его к груди левой рукой.

Это молоко. Мы бежали по глубокому снегу, отдельно друг от друга, как-то неуклюже. За последней избой была замерзшая канава и длинный ряд деревьев. На бегу, горшок всегда прижимал к груди, как мать прижимает младенца. Пули свистели и ударяли о стволы деревьев, слышу, мои товарищи пыхтят как паровозы. Молоко выплескивалось через край горшка и попадало на шинель, сразу замерзая, создавая белые сосульки. Наконец спрятались за стволами деревьев, пройдя немного дальше вперед, перехватил горшок сбоку. Божественное молоко. Дальше впереди было еще препятствие.

Пили по кругу из горшка остатки содержимого. Один альпийский стрелок имел рамку с медом, у другого были полные карманы муки. Снова собрались. Нас осталось двенадцать человек.

Седьмая часть

Не знаю, сколько часов мы шли одной темной колонной в снегу. Шли по направлению на запад, полагая, что встретим наших. Мы встречали: отставших из дивизии «Тридентина», остатки из дивизий «Кунеэнзе» и «Юлия» и из пехотной дивизии «Виченца», немцев и венгров. Всех их можно было отличить теперь только по лицам. Одежды были теперь у всех схожие, без знаков различия, похожи друг на друга и итальянцы, и немцы, и венгры.

Проходили небольшие группы, которые почти все были из дивизии «Виченца». Встречались сани с ранеными и редкие мулы. Мы вошли в колонну без разговоров, не просили и не спрашивали ничего. Шли по направлению на запад и ничего другого. Кто был, кого не было. Колонна была тонкой, но очень длинной, не было видно ни начала, ни конца. Встречались отряды альпийских стрелков вооруженные до зубов с пулеметами на санях; другие альпийские стрелки и пехотинцы, отставшие, были все безоружными. Одни и другие отряды перемешивались между собой.

/…/

Деревенские хижины Украины были пустые, так же как и погреба, предназначенные для хранения и защиты от мороза в длинные зимы продуктов питания, используемых в семье: картошка, мука белая и желтая, мед, маринованные овощи, подсолнечное масло. В эти тесные погреба вход был через откидную дверцу в полу большой комнаты избы. За долгие переходы колонны все откидные дверцы были широко распахнуты и погреба опустошены, никаких съестных припасов. Пару раз шарили в темноте, мне приходилось нащупывать руками, обдирая их обо что-то. Там были только прелые репы, загнившие мокрые, покрытый плесенью рассол, который их пропитывал; мы ели и это в дороге, ели часто всякую гниль. Под шкафчиком в продовольственной лавке однажды вечером нашли кусок жженого сахара. У нас был ломоть свиного сала, кипятили снег, сало и жженый сахар вместе с молоком; мы выпили эту смесь, скривив рот.

Всегда искали что-нибудь поесть, рискуя покинуть колонну около какой-нибудь деревни, которая появлялась на достаточном расстоянии от дороги, чтобы быть не разграбленной, или довольно близко, чтобы быть захваченной русскими. Мы были обессилены, и эти короткие отклонения от курса служили для нас настоящими экспедициями. Мы установили очередность и ходили группами по пять или шесть человек. Возвращались с картошкой или репой или с карманами полными пшена