Шрифт:
Закладка:
В этом населенном пункте с ветряной мельницей, было несколько иначе. С возвышенности, где находилась мельница, видели одного русского в гражданской одежде, который спокойно стрелял из окна по альпийским стрелкам, которые проходили внизу, на расстоянии нескольких шагов. Альпийские стрелки шли на большом расстоянии друг от друга, человек появлялся, стрелял по ближайшему альпийскому стрелку и снова прятался, потом возвращался, делал один выстрел и скрывался снова. Убивал одного альпийского стрелка из каждых пяти или шести проходивших. Необычным было то, что альпийские стрелки не реагировали, и что казалось, просто не замечали этого человека, который стрелял по ним как по голубям.
Решаем теперь обходить деревню. «Вот плата», – говорили мы, хромая в снегу. Приблизились к нижней части дома снайпера, со стороны переулка, из которого высовывался на дорогу этот мастер. Дом был кирпичным и имел вывеску кооператива. Мы ожидали немного, притаившись у стены, готовые с винтовками и гранатами в руках. Но русский больше не показывался, потом осторожно поднялись и искали его. Перед домом было шесть или семь убитых, все они были застрелены в голову. Позже нашли колодцы. «Вода отравлена. «Тридентина»», – сообщала вывеска, написанная углем. /…/
* * *
У меня некоторые воспоминания о тех днях вызывают ярость. Обостренные впечатления, действительно через два десятка лет, медленно притуплялись, со временем становились, как в тумане. Помню отчаяние, отвагу, трусость, сострадание, жестокость.
Бывший младший лейтенант Ремо Баччи, из 19-й батареи группы «Виченца» дивизии «Тридентина» /…/ вспомнил какой-то гражданский госпиталь, из окон которого русские пациенты вели стрельбу. В этот момент подъехала немецкая гусеничная машина, десять или одиннадцать немцев сидели на ней, спустились с машины и вошли в госпиталь, где были медики, санитары, больные и здоровые, мужчины и женщины. «Это был большой госпиталь, – говорил Баччи, – с двумя операционными залами. Коридоры были полны трупов людей в рубашках, в лужах крови». И не забуду тех альпийских стрелков, которые захватили русских гражданских. «Их передали немцам, не знаю почему, и они всех убили».
/…/
Должно быть, это происходило днем двадцать третьего января, сцены, которые я описываю со слов альпийского стрелка, фотографа Тино Петрелли, происходили после событий в Россоши: «Двигались в колонне по снегу, который хрустел. Увидели на нашем левом фланге очертания длинной тени, которая двигалась в направлении, противоположном нашему. Она была черная и длинная. Видели неясно едва-едва, за завесой белого снежного вихря. Она была, возможно, в тридцати метрах. Должно быть, видели их, также, как и они нас, это была колонна советских солдат. Мы тащились вперед, они тащились вперед, одного вида, в молчаливом согласии».
/…/
Вот так рассказывал Петрелли, который сидел со мной через двадцать лет, почти перед домом, он знал конец одного лейтенанта, моего ровесника и друга. Петрелли рассказывал: «Нас было два десятка человек под командованием одного лейтенанта. Этот наш лейтенант начинал подавать признаки помешательства через три или четыре дня после окружения. Однажды ночью были в избе, он вскочил на ноги и начал стрелять из пистолета в окно, крича при этом: «На штурм!», как будто там были русские. Потом распахнул окно и выпрыгнул наружу, больше мы его не видели». «Как его звали? – спросил я, – этого лейтенанта?». «Его звали Томази», – отвечал Петрелли. «Томази?». «Томази». «Томази из Триеста, высокий, с карими глазами, блондин, сутулый?». «Точно он». Я знал, что Томази умер в России, но не знал, ни где, ни как. Теперь знаю.
Доктор Артуро Вита, /…/, тогда командовал 46-й ротой из батальона «Тирано». Вита, который тогда был лейтенантом, помнит хорошо то ужасное сражение, в котором батальон «Тирано» вырвался на дорогу на небольшой возвышенности восточнее Арнаутово.
«Мы остановились отдохнуть, на несколько часов, выйдя из Арнаутово, – рассказывал Артуро Вита, – когда начали атаковать. На исходную позицию вышли первые из нас, из «Тирано». Пошли в атаку на возвышенность под страшным огнем, дорога шла в гору, по снегу, который был выше колен. Там были 46-я, 48-я, 49-я и штабная роты». Возможно, было четыре или пять часов утра двадцать шестого января. Атака удалась, но стоила большой крови; может быть половина из семисот человек, которые составляли еще батальон «Тирано», погибли в то утро. Открыв, таким образом, дорогу частям, которые следовали за «Тирано», а мы должны были переформировываться и собирать раненых, оставшись в хвосте колонны. «Одна немецкая часть, – рассказывал Вита, – располагалась сзади по ходу колонны. Со своих саней немцы кричали: «Дорогу! Дорогу!». Лошади бежали, сани напирали, несмотря на убитых и раненых. Мы грузили на сани всех наших раненых, семьдесят или восемьдесят человек. Чтобы сделать это, мы должны были выгрузить почти все, в том числе и продовольствие. На санях оставили только оружие, боеприпасы и раненых. Сцены дикие и гнусные».
Об этом бое, на возвышенности у Арнаутово офицер, который командовал в те дни «Тирано», майор Франко Макканьо, /…/, вспоминал: «Мы оборонялись под огнем русских минометов и пулеметов. На моем левом фланге был немецкий офицер в маскировочном комбинезоне. Этот офицер резко кричал: «Вперед. Сейчас момент идти вперед. Что делают эти люди, распластавшись на снегу? Они должны идти вперед». Я повернул голову в указанном направлении и справа от себя увидел десятки альпийских стрелков, лежавших на снегу. Крикнул немцу «Они все мертвы (Sie sind alle kaput)», немец тогда встал по стойке смирно и отдал воинскую честь».
Мы становились волками. Бывший лейтенант Джиузеппе Приско, из 108-й роты батальона «Акуила», /…/, вспоминает, что ночью двадцать четвертого января в Никитовке, потерял контакт со своими. «Все избы были закрыты и забаррикадированы, – рассказывал Приско. – Стучал и кричал «Акуила» и никто мне не отвечал». Приско кричал: «Кто здесь?». «Вестоне!», – отвечали, но не открывали. Проходил вперед от избы к избе, все были закрыты и заперты. «Кто здесь?». «Тирано», – и не открывают. «Нет ли здесь лейтенанта такого-то или лейтенанта такого-то?». «Нет», – и не открывают. Приско называл в конце имя другого офицера, его друга, лейтенанта Нельсона Ченчи. «Здесь есть лейтенант Нельсон Ченчи?». «Здесь», – отозвались, но не открыли. Ченчи спрашивал изнутри: «Кто там?». «Это я, Приско, открывай!». «Ты один?», – спрашивал Ченчи. «Я один», – отвечал Приско. Ченчи открыл тогда дверь избы, Приско вошел. Но
