занятый русскими. Голова колонны, рассредоточившись, поднималась два километра по дороге в гору, чтобы добраться до первых домов. Не известно точно, была ли дивизия «Тридентина» с нами в этой колонне или она уже прошла раньше, день назад, или час назад. Также название Шелякино возвращает меня мысленно в ту ночь. Позади колонна шла веером, а впереди массы шли плотнее, напоминая большое похоронное шествие, только менее упорядоченное. Кроме того, наша скорость была больше, чем у похоронного шествия, но ненамного. Мы устали, едва держались на ногах, понимали, что немногие из нас выйдут, продвигаясь вперед вне разбитой дороги, по свежевыпавшему снегу. Слышали, что за этим населенным пунктом была немецкая линия обороны. Мы шли молча.

На подъеме впереди всех веером шли альпийские стрелки, которые выделялись черными точками на снегу, а снаряды разрывались в самой гуще людей. Видели яркие вспышки, и черные воронки появлялись повсюду, воронки мы видели, но настолько были измучены, что взрывы ощущали едва-едва. Может быть, глубокий снег приглушал грохот. Наоборот, лучше были слышны ответные выстрелы двух или трех наших 75-мм орудий (75/13), которые размещались на дне долины, между нами и Шелякино, стреляли они за нашей спиной. Наше шествие устремилось на дно долины, обтекая с двух сторон орудия, которые стреляли, и вновь соединялось через двести метров впереди.

Часть альпийских стрелков, шедших веером, была разгромлена и перестраивалась за нашей спиной, были видны клубы пара от людского дыхания, которые ветром разносились над дорогой. От хвоста колонны поступили продукты питания, шли вперед шаг за шагом, без ускорений и без замедления. Никто не останавливался, никто не возвращался назад. Мы шли как один поток реки, понимая, что в любое время, через час, или через полчаса, или через двадцать минут можем попасть под обстрел, каждый понимал это. Становились опустошенными внутри. Во мне умер страх, и я чувствовал также мужество. Смотрел с завистью на раненых, или обмороженных, или симулянтов, расположившихся на санях. У меня было в карманах шинели две банки мясных консервов и три ручные гранаты. Это был предназначенный на крайний случай последний резерв. Я его прощупывал через меховые рукавицы и крепко сжимал.

Когда мы из штаба дивизии «Юлия» прибыли на место интенсивного обстрела, где были следы многочисленных воронок, огонь противника стал утихать. Взорвался минометный снаряд в пятидесяти метрах впереди и выше, в нескольких шагах от группы альпийских стрелков. Трое или четверо упали в снег, от дыхания раненых поднимался легкий белый пар. Потом выстрелы прекратились повсюду. Русские не наступали, это было ясно, но припоминаю хорошо, что не было от этого ни ликования, ни чувства удовлетворения, не было ничего. Было много убитых советских солдат среди изб, правда, убитых альпийских стрелков, чьи тела были разбросаны за нашими спинами, было гораздо больше. Вдоль последнего пути, на подъеме, раненые альпийские стрелки распластались на снегу, некоторые пытались двигаться с помощью рук, тела ползли по снегу, издавая протяжные стоны.

Избы были оставлены совсем недавно и были еще теплыми. В той, где размещалась наша группа, была закрыта задвижка печной трубы, и комнаты наполнились дымом. Лейтенант Хауда обнаружил задвижки и открыл их. Среди клубов дыма, за закрытой дверью увидели офицера, это был майор Стеффенсена, который штыком энергично разрезал теленка. Теленок был теплым, испускал такой же слабый белый пар, который видели у раненых солдат. «Это ужин», – смеялся Стеффенсен.

Генерал Риканьо говорил: «Мы должны остановиться здесь не больше, чем на два или три часа». Было восемнадцать часов. Максимум в двадцать один час мы должны вновь отправиться в путь. Необходимо было предупредить о часе отправления людей в ближайших избах. Тем временем пошел снег.

Когда вернулся в избу, нашел ее очень теплой. Пол был покрыт толстым слоем соломы. Стеффенсен вышел, и вскоре вернулся радостным. «Синьор генерал, – повторял он, – Я нашел несколько лошадей. Пять лошадей». Несчастные альпийские стрелки варили куски телятины в баке для варки, а другие жарили их перед открытой дверцей печи. Лейтенант Дамини слазил в погреб и добыл бочонок меда, соты меда в рамках. Многие из тех, кто находился в избе, получили по рамке сот. Мы жадно сосали мед вместе с пчелами, выплевывая некоторых пчел. Мы сидели на полу плечом к плечу, спина к спине, лениво развалившись, некоторые лежали на печи. Кто-то уже захрапел. Надо было сделать одно усилие, чтобы подняться и приглушить свет от «петромакса». «Через два часа, – повторил несколько раз Риканьо, – мы должны обязательно отправляться. Мы не должны плохо кончить». Риканьо в те дни часто использовал выражение «плохо кончить».

Было двадцать часов, полагаю, двадцать второго января. В полдень предыдущего дня мы потеряли всякую связь со штабом 9-го полка альпийских стрелков и с батальонами этого полка. Несколько часов не было новостей также и от 8-го полка альпийских стрелков. С начала отступления у нас не было возможности сделать необходимую длительную остановку, чтобы погреться, отдохнуть длительное время и нормально питаться. Боялись надолго даже снять валенки, из-за опасности неожиданной атаки на дом, когда потребуется их быстро искать в толстом слое соломы на полу. /…/.

Нас разбудили русские, возможно около четырех часов утра или немного раньше, еще в темноте. Услышали пулеметную стрельбу, и выше, над избой, засвистели пули. Вскочили на ноги. «Петромакс» был потушен, мы погрузились в темноту. Русские скорректировали стрельбу и начали попадать в избу. Пулеметы стреляли теперь уже в трехстах метрах, через окна мы видели светящиеся точки и цепочки от трассирующих пуль. Было ощущение, что они летели настолько медленно, что от них можно легко увернуться. Позади нашей избы стреляли несколько наших пулеметов.

Карпони, запыхавшись, искал мою войлочную обувь на полу в толстом слое соломы. Искал на ощупь, в темноте, судорожно шаря руками по земляному полу. Услышали сильный шум, и стены избы заскрипели, как под ударами ковша. Неужели так подпрыгивают наши пулеметы на собранных ножках. Долго искал, стоя на коленях, вслепую в соломе, толкая других, которые, как и я искали, на ощупь среди ручных гранат еще завернутых в красную веленевую бумагу, полуоткрытых вещевых мешков, ботинок, шинелей, винтовок, пустых котелков.

Один из тяжелых пулеметов «Бреда», Альберто Крочи, возможно даже последний из оставшихся, начал стрелять совсем близко и несколько приободрил нас. Он был единственным нашим оружием. Нашел первый валенок, вот он. «Быстрее, – кричит мне Вентуроли с порога, – двигайтесь, сейчас придут русские», нахожу второй валенок и вскакиваю на ноги. Дверь была широко раскрыта, и в комнату ворвался поток морозного воздуха. В дверном проеме были видны косые очереди трассирующих пуль.